Безмолвный пациент: комплект из 3 психологических триллеров - Алекс Михаэлидес

квадратов нет. Нервная система возбуждена до предела. Впервые за все это время меня действительно хотят услышать. – Монстры… Они существуют. Прячутся среди нас. Могут ходить на работу, обедать с нами в одной столовой. Мы живем с ними под одной крышей веками, не подозревая об этом.

– Едрить твою налево, Макаров! Какие еще монстры, живущие с нами под одной крышей?! Моя бывшая жена, конечно, выпила из меня все соки, детей за границу увезла, но поверь, она человек. Самый обычный человек с очень непокладистым характером.

– Так, может, твоя жена ветал? – шучу. Насмотрелся на названия чудищ, вот и пригодилось. Впрочем… Зря, так я только сильнее убеждаю его в своей невменяемости. Он действительно хочет понять. В изоляции от нормальных людей забываешь, как нужно себя вести.

– Глупая была идея, – качает головой Афанасьев. – Так, ладно, я устал. Завтра поговорим.

– Стой! Мифология, легенды, фольклор – все они говорят, что детей похищают на протяжении веков. В греческой мифологии Ламия – дочь Посейдона и Гекаты. Ламия была возлюбленной Зевса, за это Гера убила ее детей, а ее саму превратила в безумного зверя. С тех пор Ламия отнимает младенцев у матерей и после пожирает их. Черная Аннис известна каждому британцу. Плакальщица – мексиканцам. Наша Баба Яга зажаривает малышню в печи. Разумеется, все это в десятки раз гиперболизировано. Но в каждой стране, культуре есть своя история, и все они схожи только в одном. Дети. Ты же мент! Сколько малышни ежегодно пропадают бесследно?! Нет! Разумеется, не в каждом из этих случаев виноваты монстры. Даже не в 1:1000. Но! Дьявол! Эти твари существуют. Я видел их своими глазами!

– Предположим. Значит, по-твоему, они пожирают детей? – Кремень, держится. Не единому слову не верит, но старается разобраться, слушает. Не хочет пропустить важную информацию в бреде душевнобольного.

– Нет. Думаю… Они их обращают. Возможно, не все дети могут переродиться. Поэтому они бросили Вику в подвале. Она не подошла им.

– Этому есть простое объяснение. Профайл преступника. Девочка не подошла им по определенным критериям, цвету волос, глаз, группе здоровья, в конце концов… Да что угодно. Но в одном ты точно прав, целью действительно была Ника, – отвечает следак. – Они похожи с твоей дочерью. Один типаж.

– Нет… Нет! Здесь другое, – перебиваю я. Голова гудит, я знаю, о чем говорю. Не могу объяснить, слишком мало переменных. Афанасьев опытный следак, немало дел раскрыл. В 99,9% так и есть. Теория вероятности в действии. Но в этом конкретном случае составляющих гораздо больше.

– Ты сказал о перерождении. В фигуральном смысле этого слова? – поднимает глаза он, но я молчу. Ответ не понравится. Значение прямое. – Ясно… Поэтому ты раскопал могилу? Чтобы она не воскресла? Так?

– Огонь – единственное, что может очистить тело и освободить ее. Наверное. Во всяком случае, я так думал. Если бы вы не помешали… Это был мой долг перед ней! Я не успел спасти ее, но не мог позволить ей стать одной из них.

– Ты настаивал на кремации. Алена Игоревна была против, – пролистывая бумаги, подтверждает он для себя. Костяшками пальцев по столу постукивает. – Хочешь сказать, что твоя дочь…

– Это уже не моя дочь! Но если вопрос в том, пуст ли сейчас гроб моей малышки, ответ да. Думаю, да.

– Это серьезное заявление. Ты осознаешь, что все, что ты сейчас сказал, можно проверить? Это далеко не самая приятная процедура, – неторопливо делая глоток, произносит Роман. Пристально на меня смотрит. Неужели действительно собрался эксгумировать тело семилетней девочки?

– Алена никогда не даст разрешения, – сухо отвечаю я. Вопрос злит. На что он рассчитывает? Решил, что я позволю разворошить могилу дочери, чтобы доказать свою правоту? Глупо, нелогично. Ограниченная дееспособность. Я не имею права принимать подобные решения. Он не может этого не знать. Или это проверка, пойду ли я на попятную? Тоже нет. По взгляду вижу, не блефует. На лице ни одна жилка не дрогнула.

– В деле открылись некоторые обстоятельства, которые позволяют мне затребовать эксгумацию без согласия родственников. Я спрошу тебя еще раз, ты уверен, что тела твоей дочери нет в гробу? – хладнокровно повторяет вопрос Афанасьев. Он не идиот, чтобы запрашивать документы на подобную процедуру, основываясь на словах психически больного, – ни один судья под этим не подпишется. Он хочет провести повторную судмедэкспертизу. Мы нашли девочку, значит, в деле открылись новые обстоятельства. Весь этот разговор фарс. Он хочет понять, как сильно я сам верю в то, что несу. Решение уже принято.

– Да, я уверен. Дионеи забрали ее. Моей девочки там нет.

– Хорошо. Утром едем в участок, ложись спать.

С самого начала день не задался. Голова раскалывается, на стену лезть готов, давно у меня такого похмелья не было. Впрочем… Дело не в похмелье. Полдня бумаги собирали. Хвостом за следаком бегал из кабинета в кабинет, как собачонка, двери сторожил, и вот мы на месте. Пять лет не был здесь. Техника, рабочие, судмедэксперт. Дочка с вечера так и не объявилась. К лучшему. Не стоит ей на это смотреть. Как и Аленке. По закону ей обязаны были сообщить. Но она не выдержит, не во второй раз. Только бы ее новому хахалю хватило мозгов не пустить ее сюда, пусть останется дома, возьмет ведерко мороженого, посмотрит дурацкий мультик вместе с сынишкой. В конце концов, тихонько поплачет в подушку, как делала это весь месяц, пока шли поиски. Все лучше, чем быть здесь.

– Да, Макаров, не ожидала. Эксгумация дочери? Выкопать тело своего ребенка. Даже меня в дрожь бросает. – Мельник. Значит, она тоже здесь. Плевать, пусть и дальше пытается поддеть. Все лучше, чем неловкое молчание после моего предложения о сексе. – А ты страшный человек, если пошел на такое, чтобы убедить Афанасьева в существовании мистических существ. Не хотела бы я столкнуться с тобой в темном лесу.

– Товарищ лейтенант, все сказали? – Ведь намеренно выводит из себя, так и придушил бы. Она лучше меня знает причины проведения судебной процедуры, но не унимается. Ядом брызжет. Не мог, что ли, Афанасьев Шурика вместо нее притащить?

– Ты же понимаешь, чем может все это закончиться? – пожимает плечами она с наигранным безразличием.

– Сложить два и два легко. Если останки Люси все еще в гробу, это будет означать, что все мои рассказы – бред умалишенного.

Улыбка сама соскальзывает с губ. Как я могу улыбаться в данной ситуации?! Что со мной не так? Но разве справка из стационара изначально не должна давать ответ на этот вопрос?

– Интересно другое, что будет, если тела моей дочери там нет? Что тогда? Что ты