Четыре степени жестокости - Кит Холлиэн

Вот она, проселочная дорога, и знакомый поворот на узкую, изрытую колеями тропинку. Снег почти стаял, но деревья и кусты по-прежнему были голыми. Я попыталась представить буйство весенних красок и спутанные зеленые ветви, закрывающие путь. Мечтала увидеть, как дом брата Майка превращается в подобие сказочного жилища, где хочется поселиться навечно.

Когда я въехала во двор, там стояла удивительная тишина. Я вышла из «лендровера» и поднялась по ступенькам на крыльцо. Тишина раздражала, и я с нетерпением постучала в дверь. Ответа не последовало. Я повернула ручку и толкнула дверь. Когда она распахнулась, я позвала брата Майка и услышала слабый голос, ответивший мне из глубины дома.

Я рассчитывала попить чаю, возможно, с печеньем, которое превосходно готовит брат Майк, но, похоже, он был не в состоянии принимать гостей. Когда я позвонила и сообщила, что хочу проведать его, он сказал, что «неважно себя чувствует». Теперь я убедилась, что дело плохо. В душной комнате стоял кисловатый запах. Брат Майк, бледный и осунувшийся, явно был нездоров. Похоже, он очень мало ест. Я поздоровалась и села напротив него.

— Как поживаете? — спросил он наконец.

— Мне уже лучше, — ответила я.

Пускай пока это ложь, но я уже знала, что в скором времени все действительно наладится. В конце концов, мне станет лучше, возможно, я смогу окончательно оправиться. Меня по-прежнему мучили стыд и горечь, гнев и страх, но они уже не причиняли нестерпимую боль. Я больше не просыпалась каждую ночь и не глядела до утра в потолок с пытающимся вырваться из груди сердцем. Это прекратилось в тот момент, когда я поняла, что Джош всегда будет со мной. Теперь, когда он умер, я чувствовала, что он стал мне особенно близок. Это ощущение вызывало тревогу. Мне было горько и нелегко осознавать, что теперь навсегда связана с ним, но я ничего не могла с этим поделать.

— Я рад, — произнес брат Майк. — А я вот все никак не оправлюсь.

Я хотела задать ему столько вопросов, но не знала, с чего начать. Возможно, поиск ответов причинит ему еще больше боли? Что бы ни мучило его, я знала: это имеет отношение к вере. Моя собственная вера была хрупкой и ненадежной. На нее легко было повлиять. Я уже попыталась обрести ее, чтобы осознать смысл вещей, в которые не верила всего несколько месяцев назад. Но он пережил куда более серьезное и тяжелое потрясение, чем я. Основы, на которых стояла его вселенная, были разрушены, и теперь ему трудно заново приспособиться к жизни.

— Я давно хотел сделать одно дело, — сказал он, — однако все откладывал. Но раз уж вы здесь, я подумал, вы могли бы мне помочь.

Он говорил это так, словно речь шла о засорившейся раковине, которую нужно прочистить, или о завещании, которому требовалась подпись свидетеля.

— Конечно, — кивнула я.

Мне показалось, что он немного взбодрился. Брат Майк поднялся с большим трудом, словно страдал от серьезного недуга, и вышел на кухню. Я последовала за ним. На веранде он нашел большой молоток и велел мне взять его.

Мы надели ботинки и пошли через двор к печи для обжига.

— Мне трудно сгибаться, — сказал он. — Вот я и думаю… Может, вы зайдете внутрь и принесете оттуда мои гончарные изделия. Боюсь, это будет грязная работа.

— Конечно, — согласилась я.

Я откинула брезент, закрывающий вход. Внутри по-прежнему было темно и уже не так тепло.

— У нас есть в доме фонарик? — спросила я. — Я могу споткнуться и разбить что-нибудь.

— Не переживайте. — ответил он.

Я не стала спорить. Просто согнулась и прошла внутрь.

Постепенно глаза привыкли к темноте. Я и не подозревала, что снова почувствую тревогу, когда окажусь в темном замкнутом пространстве. По спине у меня побежали мурашки. Сердце забилось быстрее. Я увидела стоящие на полках чашки, вазы и кувшины. Они были холодными на ощупь. Я взяла по вазе в каждую руку и направилась назад в туннель, понимая, что понадобится немало времени, чтобы вытащить все эти ценные изделия.

Выбравшись наружу, я осторожно передала брату Майку большую вазу. Она казалась мне прекрасной. Я не особо интересовалась подобными предметами, но обожженная огнем неровная глина будила во мне теплые чувства.

Брат Майк взял вазу у меня из рук и отшвырнул в сторону. Она с тяжелым стуком упала на твердую землю.

— Что вы делаете? — спросила я.

— Они испорчены, — ответил он. — Я должен был вытащить их в крайнем случае через два дня после обжига. А прошло уже шесть недель. Влажность уничтожила их.

Он размахнулся молотком и одним ударом разбил вазу.

— Но она такая красивая. — Я не отдала ему вторую вазу. Возможно, она слегка деформировалась, но все равно выглядела на удивление изысканно. — Разве вы не говорили, что результат обжига невозможно предсказать, что это часть процесса?

— Кали, — терпеливо продолжил он, — в моей коллекции есть образцы со всего мира. Я знаю, что делаю. — Он взял у меня вазу и бросил ее. — К тому же это прекрасная терапия.

Я не согласилась, но, несмотря на внутреннее сопротивление, все равно пошла внутрь и принесла еще вазы. С каждым заходом я приносила пару изысканных изделий, а он бросал их и разбивал молотком. Я отказалась от деликатного обращения и просто выкатывала их из туннеля. Мне стало невмоготу. Я больше не смогла выносить духоту и попросила устроить перерыв. Чувствовала себя как шахтер, отработавший смену.

На улице я поняла, что вспотела от напряжения и оставшегося от печи тепла, и вытерла ладонью лоб. Брат Майк рассмеялся.

— В чем дело? — смутившись, спросила я.

— Видели бы вы себя сейчас, — покрытую сажей и потом. Теперь ваш внешний вил полностью соответствует значению вашего имени. Кали — разрушительница миров.

— Я ждала подходящего момента, чтобы показать свою сущность.

Мне было приятно видеть его улыбку.

В конце дня мы снова сидели у него дома и пили чай, который мне так хотелось снова попробовать.

— Я очень переживал, когда вас сбросили вниз, — признался он.

Я не хотела больше думать о Дитмарше и о том, что там случилось, и сердилась за то, что он поднял эту тему. Мне просто хотелось забыть о тех событиях.

— Значит, там, в лазарете. — спросила я, — это был Хаммонд?

Сначала он ничего не ответил. Я знала, что Фентон и Рой отвели брата Майка в шестую камеру и что Фентон убил человека, который там сидел. Но официально его личность так и не была установлена. Имя Хаммонда ни разу не упоминалось во время суда, а на мои слова никто не обратил внимания.

— Я не знаю, — произнес наконец брат Майк. — Джон Кроули убедил меня, что это Хаммонд. Мне жаль, что я лгал вам, но я не мог сказать правду. Боялся, что с Хаммондом может случиться что-то ужасное, если кто-нибудь узнает о его местонахождении. Однажды я был в лазарете, но не узнал его. Ужасно, как поступил с ним Фентон. Зарезал как скотину.