Мы мирные люди - Владимир Иванович Дмитревский

— Да, я также с первого взгляда полюбила моего Андрея Ивановича.

— У Модеста Николаевича такая любовь к жизни, к людям! А ведь, знаете, далеко не все любят людей.

— Любить людей — это дар, талант. Но этому надо и учиться, и приучать себя. Дурной человек и думает о других плохо, и говорит о других плохо. Вполне понятно, ведь он не может допустить, чтобы были лучше его, а о себе он отлично знает, что он плохой. Ну вот и меряет на свой аршин.

— Да-а, — задумчиво произнесла Ирина, — вот так оно и получилось... — И она грустно замолкла, не досказав того, что начала было рассказывать.

— Что же ты остановилась? Ну, вот встретились вы, и тогда ты поняла, что он тебя люб...

— Я поняла, что он может мне объяснить, как надо жить, что надо делать и что происходит в жизни... Я верила каждому его слову... Я знаю хороших людей, вот и Николай Иванович умный и честный... Но это — совсем другое!

— Все понимаю, голубушка, все. Но ты не думай, что здесь и точка. Никакой точки нет. Погрустить тебе, конечно, придется. Главная беда, что ты уехать должна. Ну, ничего. Ты уедешь, а Марья-то Николаевна останется. Уж я его допеку!

Ирина улыбнулась и даже опять чуть не заплакала — от умиления, от трогательного участия к ней Марьи Николаевны и от жалости к себе.

— Я, Марья Николаевна, теперь уже не могу Игоря любить, как прежде. Это нехорошо? И он, бедненький, ни о чем не догадывается, да и я виду не подам... А может, и замуж за него выйду... Вот на зло всем выйду!

— Что ты, что ты! Ты, Ирина, не глупи у меня, этим не шутят. Ишь какая! Самой обидно, что с ней некрасиво поступают, а если она, не любя, замуж выйдет — это ничего!

— Ну и что ж такого? — упрямо твердила Ирина только для того, чтобы ее разубеждали. — Игорь будет счастлив, и я буду очень заботиться о нем...

— Не бойся, найдется кому о нем позаботиться! А ты не имеешь права обманывать. Ты можешь не сразу ему отрезать, но постепенно приучить к мысли, что вы просто друзья.

— Он меня оскорбил, если хотите знать! — опять возвратилась Ирина к Байкалову. — Ия постараюсь его забыть. Конечно, он редкостный человек, и, может быть, мне даже глупо было о чем-то думать...

— Ничего! Редкостные тоже женятся. Да ладно. Я за это дело возьмусь. А ты дай мне слово, что ничего без меня не предпримешь. Поняла?

— А что бы я могла предпринять?

— Я говорю о том, чтобы ты так, с бухты-барахты, не выскочила замуж.

— Почему я вообще непременно должна выходить замуж? — возразила обиженно Ирина, хотя сама только что об этом толковала.

Они шептались еще долго, и когда наконец обнялись и поцеловались, начинало светать.

Игорь стал частенько заходить, особенно днем, когда не было Агапова. Ирина испытывала к нему нежность и непонятную ей самой щемящую жалость. А почему жалость? Игорь был безмятежно счастлив. Он деятельно собирался на стройку тоннеля, на Аргу. Как все замечательно складывалось! Ирина тоже ехала с ними! Игорь уже два раза побывал на дорожных работах по прокладке шоссе. Времянка — только еще подобие дороги — уходила далеко.

— Едем! Едем! — ликовал Игорь. — Вы не бойтесь, Ирина, там будет очень хорошо. И туда уже переброшены на самолетах строители. Ставят дома.

Ирина увозила с собой Нину Быстрову: упросила Агапова, предварительно заручившись помощью Марьи Николаевны. Сначала Агапов был против, хотя и сам не знал, почему. А потом махнул рукой:

— Да мне-то, собственно говоря, что? Пускай себе едет. Селектористкой? Скажите в отделе кадров — не возражаю.

Зимину страшно не хотелось уезжать... Опять забирайся в медвежью берлогу! Мысленно он проклинал всех этих Агаповых и Байкаловых, а вслух расхваливал их деловитость. (Впрочем, так расхваливал, что слушавшие эти похвалы начинали возмущаться: деловитость деловитостью, но надо же людям дух перевести, лошадей — и тех жалеют.)

В первых числах октября 1948 года тоннельщики уехали. К этому времени магистраль достигла семидесятого километра. Сконструированный в техбюро путеукладчик работал полным ходом под наблюдением Федора Константиновича Ильинского.

Агапов и Байкалов тоже собрались в путь. Агапов поехал на самый отдаленный — пятый участок стройки. Байкалов поехал в Москву. Ему надавали поручений, писем, записочек. Одни завидовали, другие высказывали предположение, что это замаскированное бегство со стройки и что Байкалов едет хлопотать о переводе на другую работу и назад не вернется.

Между тем Байкалов ехал по очень важному и секретному делу, о котором, кроме него, знали только два человека.

6

Дело в том, что в первый же день по приезде с Аргинского перевала Горицветов, оставшись наедине с Агаповым, вынул из портфеля объемистую тетрадь и вручил ее начальнику управления с большой торжественностью.

— Это наш подарок, — сказал Горицветов взволнованным и счастливым тоном, — подарок и, если можно так выразиться... в некотором роде сюрприз. Да, сюрприз. От всех нас — от меня, от Ирины, от Игоря... Одним словом, читай.

Агапов с недоумением посмотрел на Николая Ивановича и с опаской взял тетрадь. Ему хотелось поговорить со старым другом о разных приятных вещах, вспомнить молодые годы... а тут — какая-то тетрадь!

«Что там может быть за подарок? Дневник экспедиции? Тоже мне — «Фрегат «Паллада»»!..».

Но когда Агапов заглянул в тетрадь и прочел одно только слово, выведенное крупными буквами, — «молибден», он изменился в лице. Теперь настало время изумляться и недоумевать Горицветову. Вместо того чтобы обрадоваться, обнять, броситься пожимать руку, благодарить, начальник управления мрачно, хмуро читал заголовок тетради: «Молибден. Докладная записка о залежах молибдена, обнаруженных на Аргинском перевале вблизи реки Арги». Лицо Агапова стало неприятным, серым, и он произнес странные слова:

— Это что же такое делается? Значит, действительно?

— Я полагал, что привез радостную весть. Это — богатство! Удача! Большая удача! Один факт, что на трассе найден молибден, еще увеличивает значение этой стройки.

— Да, да, — рассеянно ответил Агапов.

— Да что с тобой, Андрей? Можно подумать, что ты нисколько не рад этому открытию. Ведь ты только