Пасьянс на красной масти - Кирилл Шелестов

На следующий день мы собрались за завтраком в семь. К девяти нас ждали на ферме, и езды было около двух часов. С учетом того, что даже мы с Храповицким, явившие накануне образец моральной стойкости, почти не спали, это было нелегкое утро для нашей делегации.

Храповицкий бессмысленно таращился по сторонам и то и дело встряхивал головой. Гозданкер, судя по мятому лицу и мешкам под глазами, провел бессонную ночь и сейчас сидел убитый и погруженный в себя. На зеленого Плохиша, трясущегося с похмелья, было страшно смотреть.

Лисецкий, пожалуй, выглядел приличнее остальных, но был зол, как черт, и рычал на Мышонка, который суетился подле него с виноватым видом. Наверное, что-то у них не заладилось, и ночь любви оказалась не столь бурной, как ожидалось.

Плохиш повернул ко мне изможденное лицо.

— Слышь, Андрюх, не впадлу, а? — пробормотал он умирающим голосом. — Принеси мне что-нибудь пожевать, а? Помягче, ладно? Как друга прошу…

— А сам что же? — мстительно спросил я кумира африканских женщин.

— Я не дойду, — прошептал Плохиш в отчаянии.

— Может, тебе похмелиться? — Я кивнул на бутылки с вином, стоящие во льду на общем столе.

Плохиш с трудом повернул голову, посмотрел на спиртное, подавил приступ тошноты и сглотнул.

— Не, — хрипло выдавил он. — Я лучше так перемогнусь.

Вернувшись с тарелками, я успел к финалу ссоры губернатора с Мышонком. После очередного губернаторского рыка, Мышонок со страху уронил на себя омлет и

перемазал желтком купленный вчера свитер. Вжав голову в плечи, он выслушивал суровый приговор.

— Останешься здесь! — раздраженно выговаривал Лисецкий. — Раз не умеешь себя вести на людях. Сиди в номере и дожидайся нас! Заодно учись есть вилкой!

Вероятно, он полагал, что лишение какого-нибудь столь захватывающего зрелища, как осмотр коровников, является тягчайшим наказанием. Но из всех нас, за исключением, разве что его самого, кажется, любой согласился бы поменяться с Мышонком участью. Я лично с радостью готов был учиться пользоваться хоть китайскими палочками, лишь бы остаться в номере и никуда не тащиться.

На улице возле двух автобусов под накрапывающим дождем нас уже дожидались остальные члены нашей труппы. Отечные лица Торчилиной и Калюжного красноречиво свидетельствовали о том, что ночь они тоже провели не за изучением голландского языка. Даже всегда корректный Игорь Назаров был не свеж. Про Хенриха и Дергачева и говорить не приходилось.

Губернатор свирепо глянул на подчиненных ему граждан, но ничего не сказал, видимо приберегая нравоучение на потом. Калюжного, как главного специалиста по сельскому хозяйству, губернатор посадил с нами, чему тот не был особенно рад. А изнывающий Плохиш малодушно залез в другой автобус, подальше от начальственного ока, к Торчилиной и Назарову.

В автобусе нам с Храповицким удалось немного подремать, и когда мы прибыли на ферму, то чувствовали себя уже гораздо лучше. Нас встречали трое неспешных румяных голландцев, с которыми Хенрих и Дергачев заранее договаривались о нашем визите.

К чистенькому, вымытому коровнику, который размерами напоминал, скорее, сельский Дом культуры, чем жилище для скотины, вела аккуратная асфальтовая дорожка. Перед входом нас заставили надеть бледно-зеленые халаты и бахилы.

— Ба, а почему у них дверь наверх открывается?! — громко удивилась Торчилина. — Прямо как в гараже.

Хенрих с трудом перевел ее вопрос голландцам. Он заметно мучился с похмелья, к тому же сильно волновался. Сегодня ему предстоял главный экзамен, и для своего решающего дня он был не в лучшей форме.

— Это сделано, чтобы коровы не болели от простуды, — пояснил он, выслушав их ответ. — Чтобы не допускать сквозняк.

Сегодня Хенрих изъяснялся еще медленнее обычного, к тому же часто запинался.

— Вот темнота! — покачал головой Калюжный, который по-прежнему был настроен скептически. — Сквозняк-то, чай, не от дверей, а от ветра!

— От ветра! — передразнил губернатор. — Дурак ты, Калюжный! Забыл, как у тебя в Винокуровке дверь в коровник обледенела? Два часа ломами долбили, чтобы открыть! Коровы, недоенные, чуть с ума не сошли.

Торчилина захихикала.

— Это кто ж вам такую напраслину на меня наговорил? — всполошился Калюжный. — Неужто председатель? Ну, я ему, подлецу, устрою! Два часа! Это ж придумать такое! За двадцать минут управились!

— Я тебе сам устрою! — зловеще пообещал Лисецкий. — Будешь у меня вместо быка в стойле жить. Коров осеменять.

Торчилина захохотала. Калюжный опасливо покосился на Лисецкого.

— Холодно здесь жить-то. — Он зябко повел жирными плечами.

— Привыкнешь! — бросил губернатор без всякого сочувствия.

Между тем, мы уже вошли внутрь. В коровнике и впрямь было довольно прохладно. Не теплее, чем в номерах нашего отеля. И так же светло.

— Здесь такой климат, специальный, — объяснял Хенрих. — Он поддерживается круглосуточно.

Тучные, сытые коровы, пестрого, черно-белого окраса, располагались в два ряда вдоль стен за деревянными перегородками и без любопытства и интереса смотрели на нас влажными глазами. Их здесь было около полусотни. Своей самонадеянностью они чем-то напоминали

мне европейцев. Время от времени они издавали ленивое мычание и делали пару шагов, неторопливо передвигая ногами.

— Стойла-то, гляди, какие просторные! — восхитился губернатор. — Станки метра три на четыре, не меньше! А наших, как втиснут в станок, они только лежат и жуют!

Плохиш толкнул меня в бок.

— Андрюх, — пробормотал он, не сводя с коров глаз, в которых мелькал ужас. — Меня, в натуре, глючит, что ли? Они, кажись, без рогов? Кто ж им рога обломал?

Рогов у коров действительно не было. Я спросил об этом Хенриха.

— Им прижигают рога, — перевел Хенрих ответ голландцев. — Когда они еще маленькие. Телята. Жидким азотом. Чтобы потом не задевали рогами. Меньше им вреда.

— Во-во! — оживилась Торчилина. — Надо нашим мужикам в администрации тоже самое проделать!

— Мужу прижги! — мрачно посоветовал Калюжный. Реплики губернатора его явно задевали, но возражать Лисецкому он не осмеливался и старался срываться на других.

— Хенрих, а это что за космический аппарат? — окликнул голландца Игорь Назаров. Он стоял в другом конце коровника возле приспособления, представлявшего собой усеченный конус, перевернутый острой головкой вниз.