Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 2 - Татьяна Юрьевна Степанова

Мокрые волосы, прядями струящиеся, как змеи…

Она откинула прядь со лба, ринулась к двери подъезда и оглянулась.

Двор был пуст.

Первоцветов не шел за ней, не преследовал ее.

Анфиса огляделась. Сердце ее замерло, а потом упало…

Она сошла со ступенек подъезда, быстро пересекла двор, озираясь.

Нет, его нет…

Она побежала через двор…

На улицу…

И там нет…

Нигде.

Он не пошел за ней следом до ее дома.

А разве она этого хотела, когда убегала от него? Как можно одновременно страстно желать – и бежать от своих желаний?

Очень медленно, потому что силы совсем покинули ее, Анфиса вернулась к дому, открыла дверь подъезда, поднялась на лифте. Открыла ключом входную дверь.

Прислонилась к стене и съехала вниз на пол.

По ее щекам текли слезы, и она уже не вытирала их гневно кулаком. Она ощущала себя больной. Она чувствовала себя так, словно что-то безвозвратно потеряла – вот сейчас, в этот миг.

Ей хотелось кричать. И она била кулаком по полу до тех пор, пока боль не стала такой острой, что…

Стены квартиры давили на нее. Взгляд ее был прикован к окну.

Вы спрашивали, открывается ли окно… Оно легко открывается…

Анфиса встала на ноги. Долго смотрела на окно своей спальни, где январский мрак уже победил первый день нового года.

От соблазна…

Пусть это не Башня с часами…

Но и здесь высоко…

От соблазна…

Она повернулась к окну спиной. Она шагнула к двери. Лучше сейчас уйти из дома – куда угодно. Лучше, безопаснее куда-то пойти, чтобы только не быть одной, оплакивая утрату, которую уже точно не вернешь.

Распахнула дверь квартиры и…

Наткнулась на него.

Первоцветов стоял за дверью, вплотную – она наткнулась на него грудью и замерла, ощущая его, преграждающего ей путь собой.

Твердый, несокрушимый под своей тонкой рубашкой, вымокшей под дождем.

Они замерли, став одним целым. Он наклонился к ней, касаясь лицом, губами ее волос. Она зарылась лицом в его грудь, ощущая губами под мокрой рубашкой его мускулы, его кожу, стук его сердца.

Миг они стояли неподвижно, а потом его руки сомкнулись вокруг нее кольцом.

Как и тогда, в их самый первый раз.

Где?

На башне с часами?

На матовом стекле?

Нет, здесь, сейчас… время уже не важно… И часы те – металлолом…

Ее разбудил солнечный свет.

Анфиса открыла глаза – потоки утреннего света лились в спальню через высокое окно…

Широкая кровать, вся влажная, со скомканным бельем, упавшим на пол покрывалом.

Второй день нового года… Или третий? А какой сегодня вообще год?

Солнце, комната, мир поверх его плеча.

Но вот во сне он повернулся на бок, выбросил руку в сторону, словно отпуская ее на волю…

На его руке – обручальное кольцо. Анфиса подняла свою руку к глазам. На ее руке – обручальное кольцо. Золотой блик…

Она вспоминала, как это было. Их тени на стене в свете лампы. Его синие глаза, в которых она тонула, потому что он тонул в ее темных глазах. Их тела, которые были словно созданы друг для друга и сами знали, что лучше, как надо…

Волна поцелуев – он не мог сдержаться… Вот следы его губ на коже… Ее стоны, ее лепет… Его страстный бред, на который способны только такие безбашенные парни и который она помнила дословно, и даже сейчас ее щеки пылали. Ее руки, скользившие по его коже, ласкающие его плечи, его бедра, живот, касающиеся мускулов, изгибов, шрамов, что еще не зарубцевались, шрамов, которые она целовала тысячу раз в ночи. Молоко и мед, вкус такой плотский, бесконечно земной… терпкий…

И как он приподнялся на руках, прижимая ее бедрами все сильнее к постели, и его рука сжала ее кисть, а затем он открыл ладонь, на которой было обручальное кольцо. Откуда взял? Он ведь был голый и глубоко в ней. Не отпуская ее ни на миг, продолжая сладко трудиться, ведя ее за собой все выше, выше к тайной вершине, откуда открывается вид на райские долины, полные нежного обжигающего огня, он медленно надел ей обручальное кольцо на палец. А потом они взмыли с вершины к синим молниям, что вспыхивали среди ночных звезд. Сплелись в объятии, перевернулись, и он, опершись спиной о подушки изголовья постели, не отпуская ее, протянул ей свою руку. И она надела ему обручальное кольцо. Может, не так медленно и плавно, как он, потому что она уже не могла сдержать криков, что рвались из груди, когда они снова кончили вместе, уже обрученные.

Анфиса переживала этот миг снова и снова. Горячая волна радости подхватывала ее и уносила туда, где сверкали эти синие молнии. Он лежал рядом. И она поражалась красоте его тела. Почти античная красота…

Все же фотограф в ней был силен и даже в этот миг пытался взять верх…

Ей хотелось его сфотографировать, потому что от красоты, мощи и счастья у нее захватывало дух.

Она даже ворохнулась в постели, пытаясь выскользнуть на секунду, чтобы отыскать фотокамеру в хаосе разбросанной одежды, который начинался от самой входной двери.

Но тут он открыл глаза. И улыбнулся ей так, как никому и никогда не улыбался – только ей одной в целом мире. Приподнялся, потянулся к ней. И вот они уже снова безумно целовались.

А потом опять взлетели.

Не нужно никаких крыльев из перьев и воска, чтобы летать вот так наяву. Есть более сладкие способы полета.

Башня с часами осталась где-то далеко, далеко, далеко внизу. Маленькая и ничтожная, лишенная былой силы.

Они оставили у ее подножия все, что разделяло, все, что плодило гнев, отчаяние, печаль и боль.

И туда, в это место, с силой ударила синяя молния.

Можно строить даже на пепелище…

Только надо любить и желать.

Татьяна Степанова

Светлый путь в никуда

Избушка – зимовье во мраке лесном:

Замшелая крыша, свет солнца и тени.

И котик сказал: «Братцы, мяу, наш дом!

Нашли, что не ждали. Такое везенье!

Все вместе так славно,

так дружно мы здесь заживем!»

Клавдия Первомайская.

Детская пьеса «Зимовье зверей» Действие 1.

Глава 1

Оттепель

Внуково. 2 июня 1964 г.

Соловей в кустах белой сирени пел так, что они невольно остановились, заслушались.

– Как в сказке Андерсена, Клавдия Кузьминична.

– Андерсен – выдумщик, Фирочка. Соловей