Королевский аркан - Елена Ивановна Михалкова

на отсечение, что убийца, которого впустила хорошая девочка Лида, имел на себе простенькую мини-камеру. Странно, что мы не догадались раньше. Это же очевидный ход! Камера фиксировала всё, что происходит, – кроме лица киллера. Лида открывает дверь, провожает его наверх, отдает ему отцовский наградной пистолет, дожидается, пока он убьет Селиванова… У Канторовича имеется запись, доказывающая, что девушка участвовала в убийстве.

– Но ведь и его человек в этом участвовал, – неуверенно возразила Айнур.

– Во-первых, его лица не видно. Во-вторых, нам неизвестна его судьба. Возможно, от него уже избавились. А вот шантажировать Левашова-старшего преступлением дочери… – Гройс коротко усмехнулся. – Попади эта запись ко мне, я бы непременно использовал ее как инструмент давления. Но делать это надо было раньше. Сейчас-то что… Время ушло.

Маевский озадаченно взглянул на Айнур. Она ответила таким же непонимающим взглядом.

– Михаил Степанович, что вы имеете в виду? – спросил Никита. – Почему ушло?

– Да, и при чем тут Левашов?

Гройс вздохнул и придвинул свою трубку. Он долго набивал ее табаком, раскуривал, и всё это время Айнур с Маевским ждали, не произнося ни слова. Никиту не оставляло ощущение, что он вот-вот услышит то, что прольет свет на эту историю с самого начала.

И когда старик заговорил, так оно и оказалось.

* * *

Айнур сказала, что ей нужно кое-что на рынке, и сбежала из дома. От помощи Маевского отказалась – ей хотелось побыть одной.

Спускаясь по ступенькам, она думала, что каждый день видела фотографию Гройса на фоне гостиницы «Чайка». Его улыбку. Выражение лица, какое бывает у счастливых, довольных людей. Но ни разу ей не пришло в голову, как много он утратил, потеряв это место.

Ее способность, которую Гройс называл даром, именно здесь ей отчего-то изменила.

Выйдя из подъезда, она лицом к лицу столкнулась с Митей Селивановым.

– Здравствуйте, – сказал он, прищурившись. – Я вас помню. Вы – Айнур.

Ее имя редко запоминали с первого раза.

– Здравствуйте.

– Михаил Степанович дома? Он звонил, сказал, что хочет мне кое-что рассказать.

– Да, он дома. – Айнур неловко кивнула и стремительно пошла по переулку, чтобы он не успел ничего спросить у нее.

Два часа на рынке измотали ее, но освободить голову так и не удалось. Признавшись себе в этом, она повернула домой, малодушно надеясь, что Митя уже ушел.

Расчет не оправдался. У подъезда она увидела сгорбленную фигуру. Митя сидел, согнувшись, обхватив голову руками. Айнур овладело искушение молча проскользнуть мимо. Близко сталкиваться с чужим горем мучительно, а сейчас у нее совсем не было на это сил.

Она остановилась перед ним и стояла до тех пор, пока он не поднял на нее безжизненный взгляд.

Когда Айнур впервые встретила Митю, он показался ей сумасшедшим. Сейчас он выглядел роботом, автоматоном. Глаза у него были пустые, как выпотрошенные рыбины.

– Если бы не я, – медленно выговорил Митя, – отец был бы жив.

Айнур вздрогнула. Она годами повторяла себе эти слова. «Если бы не я, отец был бы жив. Это я не сумела переубедить его. Я не заставила его лечиться у врачей, а не у шарлатана. Он умер из-за меня».

– При чем здесь вы? – резче, чем следовало, спросила она.

– Моя девушка заказала убийство моего отца. Я ее выбрал, значит, я виноват.

– Вы не выбирали за нее, как поступить.

Он покачал головой и даже нашел в себе силы усмехнуться:

– У меня ведь сложилась целая теория. Я представлял, что каждый из нас находится в зорбе – это такой большой прозрачный шар, мы с Лидой катались в зорбах, когда были в горах. Папа выстроил свой шар из любви ко мне и уверенности, что лучше меня знает, как мне быть счастливым. И Лидин шар, как я думал, тоже состоит из любви. Мне представлялось, что в мой собственный шар можно втянуть и папу, и Лиду, что свойство транзитивности сработает и у них: раз каждый любит меня, то и друг друга они полюбят, нужно лишь дать им немного времени. И вот их шары разбиты, а мой собственный катится в пропасть. Туристы время от времени погибают в этих шарах, вы знали?

Митя сцепил пальцы в замок. Айнур задержала взгляд на его руках и ответила:

– Знала. А еще в них очень душно. Ваш отец погиб бы даже без вмешательства Лиды. Те люди, которые убили его сообщников, в конце концов добрались бы и до него. Она просто сократила им путь. Я видела их и знаю, о чем говорю. Вы меня простите, но ваш отец переоценил себя. Ввязался в игру, в которой он не смог бы победить. У него не было шансов. Но ему очень хотелось больших денег, и он решился сыграть.

– И даже эти деньги ему нужны были для меня. Он сделал это, потому что желал мне безбедной жизни.

– А еще – собственного дома, – не меняя интонации, сказала Айнур. – Вы были центром его жизни, это правда. Но если убрать вашу фигуру из уравнения, окажется, что ваш отец поступил бы точно так же и без вас. Он мечтал о собственном доме. Мечтал быть свободным, ни на кого не работать. Он все равно шантажировал бы этих людей, нравится вам это или нет. И они все равно убили бы его.

В лице Мити появилось подобие живого человеческого чувства. Он уставился на девушку почти с гневом.

«Мой отец пошел бы за целителем, что бы я ни сказала. Не существовало таких слов, которые остановили бы его. А если существовали, их должна была произносить не я».

– У вас всё будет хорошо, – уже мягче сказала Айнур.

– Господи, да откуда вам это знать?!

– Я вижу ваши руки.

Митя посмотрел на свои руки и снова на нее.

– Читаете по заусенцам рисунок судьбы?

– Когда вы пришли к Михаилу Степановичу, ногти у вас были обкусаны до мяса. А сейчас они выглядят почти нормально. Три недели – и вы уже не тянете пальцы в рот всякий раз, когда вспоминаете об отце. Это хороший срок. После гибели моего папы я грызла ногти четыре года.

Митя медленно повернул ладонь, разглядывая ее, как чужую.

– Вот поэтому у вас всё будет хорошо, – повторила Айнур. – Просто не сразу. – Она перехватила поудобнее сумку и, не прощаясь, пошла к дому.

Голос Мити догнал ее у двери.

– А у вас? – Он поднялся и сделал шаг к ней. – У вас в конце концов всё стало хорошо?

Айнур подумала и кивнула.

– На это потребовалось время, но – да, стало.

В его глазах что-то изменилось. Из оловянных пуговиц они стали живыми.