Подарки фей - Редьярд Киплинг

Если же теплый вечерВ глушь заведет вас, гдеШепчутся ели и плещут форелиВ сонной озерной воде,Где, прошуршав сквозь осоку,Выдра выдренку свистит, —Вдруг вам почудится неподалекуЦокот летящих копыт.Куст придорожный прошелестит,Юбкой мелькнувшей задет:Что это значит? И кто это скачетТам, где дороги нет?Вот уже семьдесят лет…

Вто время, как Дан мастерил свой корабль, Уна упросила миссис Винси, жену фермера, живущего в «Липках», научить ее доить коров. Летом миссис Винси доит прямо на пастбище, и это совсем не то, что дойка в коровнике: ведь пока буренки к тебе не привыкнут, они ни за что не будут стоять на месте. Но недели через три Уна приспособилась выдаивать Рыжуху и куцерогую Китти досуха, и руки у нее уже так не ломило в запястьях, как было вначале. Она показала Дану свое уменье, но дойка его как-то не увлекла; так что Уна предпочла ходить на луг одна, проводя там многие часы вместе с рассудительной и спокойной миссис Винси. Каждый вечер она спешила к «Липкам», доставала там свою скамеечку, спрятанную в папоротнике возле поваленного дуба, и принималась за работу, поставив ведро между колен и прижавшись щекой к теплому коровьему боку. Часто случалось, что миссис Винси в это время доила на другой стороне пастбища норовистую Пэнси и возвращалась, лишь когда было пора процеживать молоко и сливать его в бидоны.

Как-то раз во время дойки куцерогая взмахнула хвостом и попала Уне прямо по уху.

– Ах ты, свинья! – воскликнула Уна, чуть не плача, ведь удар коровьим хвостом не подарочек.

– А почему бы тебе, детка, не подвязать ей хвост? – раздался чей-то голос за спиной.

– Я собиралась, но сегодня столько мух, что я не хотела мешать Китти обороняться – и вот как она мне отплатила! – Уна обернулась, ожидая увидеть Пака, но вместо этого увидела кудрявую девушку ненамного выше себя, но явно старше, одетую в диковинный костюм для верховой езды – бледно-лиловый, с высокой талией, стоячим воротником и пелериной. Девушка была подпоясана ремнем со стальной пряжкой, и еще на ней был желтый бархатный берет и желтовато-коричневые перчатки, а в руке – настоящий охотничий хлыст. Она была бледна лицом, но на щеках ее горели два румяных пятна и говорила она, слегка задыхаясь в конце каждой фразы, как будто бы запыхалась.

– Неплохо у тебя получается, – улыбнулась девушка, показав ряд маленьких жемчужных зубов.

– А вы умеете доить? – спросила Уна и тут же зарделась, услышав знакомый смешок Пака.

Он вышел из-за папоротников и уселся на кочку, придерживая за хвост куцерогую Китти.

– Не много есть такого, чего бы мисс Филадельфия не знала про молоко – или, скажем, про масло и яйца. Она образцовая хозяйка.

– Здорово! – восхитилась Уна. – Простите, что не могу пожать вам руку, потому что мои руки в молоке, но миссис Винси обещала этим летом научить меня сбивать масло.

– А я этим летом собираюсь в Лондон, – сказала девушка, – к тете, которая живет в Блумсбери. – О Лондон, Лондон! О чудная столица… – запела она вполголоса и тут же закашлялась.

– Вы простужены, – заметила Уна.

– Нет. Это просто мой глупый кашель. Сейчас он в сто раз слабее, чем был зимой. А в Лондоне совсем пройдет. Так все говорят. Ты как относишься к докторам, детка?

– Я с ними не очень-то знакома, – сказала Уна.

– Везет же тебе, детка!.. Прошу прощения, – улыбнулась она, заметив, что Уна нахмурилась.

– Я не детка, мое имя – Уна.

– А мое – Филадельфия. Но все, за исключением Ренэ, зовут меня Фил. Я дочь сквайра Бакстида из Марклейка, вон оттуда. – Она дернула своим маленьким круглым подбородком, указывая на юг, в сторону Даллингтона. – Ты, конечно, знаешь Марклейк?

– Мы однажды ездили в ту сторону на пикник. Там такие красивые луга! И столько чудесных дорог и тропинок, которые не ведут никуда.

– Как это никуда? Они проходят по нашей земле к почтовому тракту, – возразила Филадельфия. – Из Марклейка можно доехать куда угодно. В прошлом году я ездила в Льюис на большой бал. – Она покружилась на месте и сделала несколько быстрых танцевальных шажков, но вдруг остановилась, прижав ладонь к боку.

– Немножко колет вот здесь, – объяснила она. – Ерунда. Пройдет от лондонского воздуха… Это самый модный парижский танец. Меня научил Ренэ. Ты, наверно, не любишь французов, дет… Уна?

– Конечно, я не люблю учить французский, но наша мадемуазель – она ничего, неплохая. А Ренэ – это ваш французский гувернер?

Филадельфия рассмеялась, и вновь у нее перехватило дыхание.

– О, нет! Ренэ – французский пленник. Он у нас на честном слове. То есть он обещал не сбежать, пока его не обменяют, как положено, на какого-нибудь англичанина. Он всего лишь доктор, так что я надеюсь, что вряд ли его сочтут достойным обмена. Мой дядя на своем капере «Фердинанд» захватил его в прошлом году возле Бель-Иля, и он сразу вылечил дядюшку от уж-жасной зубной боли. Конечно, после этого мы не могли позволить ему томиться с другими французскими пленными в Порт-Рае и взяли его к себе. Он из очень старой бретонской семьи, стало быть, недалек от настоящего британца – так говорит отец, – и он совсем не пудрит волосы, а носит их коком, так красивее, не правда ли?

– Я не совсем понимаю… – начала было Уна, но Пак с другой стороны ведра красноречиво подмигнул, и она снова принялась доить Китти.

– Он собирается стать великим французским врачом, когда окончится война. А пока он сделал мне коклюшки для плетения кружев – он мастер на все руки. И он запросто может вылечить любого в Марклейке, если только его попросить. Но наш доктор – доктор Брейк – говорит, что он ширлатан… или что-то такое. А вот моя нянюшка…

– Как! У вас есть нянюшка? Но ведь вы уже выросли! Для чего вам няня? – Уна закончила доить и развернулась на скамейке лицом к Филадельфии, отпустив корову пастись на травке.

– Да вот ничего не могу с ней поделать! Старая Сисси нянчила еще мою мать, и она клянется, что будет нянчить меня до самой своей смерти. Как вам это нравится! Она никак не хочет оставить меня в покое. Дескать, я хрупкого сложения. Она рехнулась, ей-богу. Совсем с ума сошла, бедняжка!