Бывают дети-зигзаги - Давид Гроссман

— Ради одного дня ты привез сюда машину? Ради меня?

— Ну, подумаешь, дело. Кое-кто в Италии должен Феликсу долг чести. И еще один джентльмен во Франции, старый компаньон. Они уже думали, Феликс умер. Может, десять лет обо мне не слышали. И вдруг приходит звонок: тррррр! Скорей-скорей! Собираем всех старых друзей, идем тут, идем там, долг чести есть долг чести. И вот «бугатти» приезжает в Израиль для одной недели, а потом возвращается в музей, и никто не знает, что и почем, и слава Богу, бокер тов, шабат шалом[8]!

У меня аж губы пересохли. Наверно, надо возблагодарить Всевышнего, что дал мне дожить до этого дня. Жаль только, никто из моего класса не увидит, как я еду на «бугатти». Жаль, что весь сегодняшний день меня не сопровождала толпа кинооператоров. Допустим, мне поверят, что я сам управлял локомотивом, гудел в гудок и остановил поезд. Но в то, что специально для меня на корабле привезли королевский автомобиль с открывающимся люком, не поверит даже Миха! Ну и пусть не верят, подумал я со злостью. Почему я все время должен что-то кому-то доказывать? Короли ничего не доказывают! Ты король, и всё тут.

— А как он перепугался, машинист, — нервно хихикнул я. Каждый раз, когда я вспоминал о том, что произошло в поезде, колесо ужаса снова прокатывалось по мне.

Феликс пожал плечами:

— Это есть просто игрушечный пистолет.

Как же мне полегчало!

— Игрушечный? Правда?

Снова пожав плечами, Феликс вытащил из кармана пистолет и протянул мне. Маленький, но довольно тяжелый. Как настоящий. Рукоятка украшена перламутром. Однажды я видел такой, только настоящий, на выставке трофейного оружия. Отец задержался возле него надолго, разглядывал его, трогал, поглаживал, прицеливался, но когда я спросил, что его так заинтересовало, он тут же с пренебрежением вернул пистолет на место: «Женская игрушка».

Рассказывать об этом Феликсу я не стал.

Я начал надуваться от удовольствия, как воздушный шар. Я держал в руках игрушечный пистолетик, поглаживал. Уже второй пистолет за сегодня. Как все-таки однообразна жизнь.

Мы все еще ехали по узкой дороге. Я приподнялся и высунул голову в люк. Помахал рукой проехавшему навстречу пикапу, водитель пикапа помахал мне в ответ и с уважением посмотрел на нашу длинную черную машину. Для полноты картины мне не хватало только ковбойской шляпы. Я сказал про шляпу Феликсу, и он снова откинул голову, и захохотал, и подмигнул мне. На дикого зверя он похож, на барса. Хоть и старый и возле рта морщинки с двух сторон, а все-таки в голубых глазах хищные искры, и я, сам того не замечая, уже копирую его гримасы, его улыбку и эти опасные искорки. Я, наверно, рассказывал про это мое смешное свойство — примерять на себя выражение лица того, с кем говорю, составлять внутренний фоторобот, и по сей день я не знаю, чему приписать это — актерскому таланту или гибкости натуры. Как бы там ни было — Феликс это сразу заметил. Он видел меня насквозь. В одну секунду он понял про меня все, но меня это не волновало. Я видел, что он улыбается про себя, будто ему нравится, что я такой талантливый пародист. Он ведь и сам был чуточку актер — какой спектакль он устроил для машиниста, — и что-то в моем сердце потянулось к нему, проникаясь симпатией: как мы отлично сработались там, в локомотиве, а мы ведь даже не репетировали, я и так понял, чего он ждет от меня. Как у меня задрожала рука, а? Феликс нажал на газ, и «бугатти» понесся вперед, а Феликс подмигнул мне по-свойски, и оба мы почувствовали, что это начало великой дружбы между двумя актерами, двумя путешественниками, которые не знают страха. И тут Феликс взял у меня игрушечный пистолет, и высунул его в люк навстречу небесам, и крикнул: «Айда!», и нажал на курок.

И раздался гром средь ясного неба.

Меня затошнило и затрясло. Из дула пистолета поднимался дымок. Я прилег на шикарное сиденье. Все предвкушение приключений, вся радость новой дружбы уходили из меня, как воздух из проткнутого воздушного шарика.

— Ты же сказал — игрушечный… — беззвучно прошептал я. Продолжая рулить одной рукой, Феликс понюхал дуло пистолета, посмотрел на меня своими младенческими глазами и с улыбкой пожал плечами:

— Подумай только, юный господин Файерберг, — как меня обманывали в магазине игрушек!

ГЛАВА 9
МЫ СКРЫВАЕМСЯ ОТ ПРАВОСУДИЯ

Дым от выстрела поднимался над моей головой и улетал сквозь открытый люк «бугатти» в небеса. Я вдыхал его, горький и едкий.

— Может, все-таки вернемся домой? — прошептал я.

Лицо у Феликса вытянулось.

— Пардон, — проговорил он, — прошу извинения. Я не хотел тебя так испугать, хотел только насмехаться чуть-чуть.

Треугольные брови от растерянности поползли вверх.

— Верно, Феликс уже немножко слишком старый, чтобы насмешить детей, а?

Я не отвечал. Хорошая мы пара: взрослый, который не умеет смешить детей, и ребенок, который не умеет смешить взрослых.

Сквозь сжатые зубы я спросил, есть ли у него дети.

И снова он замешкался, засомневался, словно взвешивал в уме ответ. Как будто в мире нет таких понятий, как правда или факт, как будто для каждого вопроса существует несколько ответов и надо сначала прикинуть, какой из них подойдет именно в этой ситуации этому спрашивающему.

Вот прикинул. Заулыбался знакомой улыбкой.

— Есть одна дочка. Она есть уже большая, могла бы быть тебе в матери.

Из вежливости я промолчал. Никто не мог бы быть моей матерью. Разве что Габи. Может быть.

— Но и когда была маленькая, я тоже мало ее воспитал, — добавил Феликс, — все ее детство потерял, все время не находился. Путешествия, работа. Жаль, а?

Мне не хотелось отвечать. Правду сказать, не очень-то он подходил для воспитания детей. Поразвлекать их час-другой — это да. Наверняка он умел показывать на стене смешные тени, знал пару-тройку несложных фокусов и мог нарассказывать таких историй, что только уши развешивай. Но растить детей, ухаживать за ними, воспитывать их, ссориться с ними, тревожиться, когда они болеют, утешать их, когда им грустно, как утешала меня Габи, — нет.

— Почему так на меня смотришься? — спросил он растерянно и натянуто улыбнулся. Я и вправду не отрывал от него глаз. Пусть почувствует, как я зол. — Я ведь на самом деле люблю детей, — пробормотал он извиняющимся тоном, — все говорят: у Феликса есть удача с детьми! Все дети любят Феликса…

Ну да, а я о чем.

Я из вредности молчал.