Джентльмены и снеговики (сборник) - Светлана Васильевна Волкова

– Вот еще! – буркнул Марик. – Я всегда знал, что он не он.

– А твой настоящий папка где?

– Он скоро приедет. И заберет меня.

Ниночка удивленно заглянула Марику в глаза.

– Тебе что, с дядей Жорой плохо?

Да, да! Марику было плохо! Плохо оттого, что ему врали восемь лет, и сейчас тоже врут. Врут – он это нутром чувствовал. Его настоящий папка не погиб, а жив – правда жив, он на важном задании и однажды вернется, поднимет сына на руки, ткнется бородой в его щеку, и они уедут вместе далеко-далеко.

– Да, Нинка. Мне с ним плохо. Сама подумай: как с неродным отцом может быть хорошо?

Ниночка пожимала плечиками и гладила Марика по руке.

Они часто сидели в комнате у Синицких, пили чай с баранками, а потом Марик помогал Ниночке с правописанием. Ему нравилось заниматься с ней, зеленой первоклашкой. Она смотрела на него как на взрослого, авторитетного человека. Вообще как на человека. И уважала его. Марик это чувствовал и за кляксы сильно не журил.

– Я в космос полечу! – любил помечтать вслух Марик.

– Ты же не собака! – неизменно отвечала Ниночка, косясь на стенной плакат, где развеселые Белка со Стрелкой, высунув языки, мчались в звездную высь в серебряной ракете, оставляющей мощный нарисованный столб инверсионного следа.

Марик тоже таращился на плакат, мечтательно закатывая глаза.

– Все равно полечу, вот увидишь!

Ниночка кивала, и атласные бантики на ее крохотных пшеничных косичках пружинили в такт кивкам.

– Тебе уже десять. Ты большой – в собачью ракету не влезешь.

– Давай не отвлекайся, пиши!

– Я пишу… – бубнила Ниночка, старательно царапая перышком по тетрадке и пыхтя так, что, казалось, даже Белка и Стрелка с жалостью косились на нее из нарисованного космоса. «На-а-а-жи-и-им – волосяна-а-ая, на-а-а-жи-и-им – волосяна-а-ая!» Перо Ниночку не слушалось, скрипело, плевалось кляксами.

Девочка осторожно накрывала чернильное пятно промокашкой, виновато поглядывая на репетитора.

«Полечу, полечу! – твердил сам себе Марик. – И всем им покажу!»

Что именно и кому покажет, он представлял лишь в общих чертах, но одно было совершенно ясно: в числе «их» был призрачный настоящий папка, который почему-то так долго не приезжал.

И еще Марик иногда думал о том, что вот так живешь-живешь – и вдруг получается, что то, в чем ты абсолютно уверен на сто процентов, оказывается совсем другим, невзаправдашним. Вот человек, которого он всю жизнь называл папой, на самом деле чужой. А он, Марик, носит зачем-то его фамилию. Значит, он тоже не тот, за кого себя выдает? Терзать вопросами родных было бесполезно. Мама с бабушкой Нелей наотрез отказывались называть фамилию настоящего отца: одна ловко уходила от ответа, а вторая шептала о конспирации. А может, они тоже были не теми, кого из себя изображали? Может, у них имена другие? И может, мама не рожала Марика?

Мама заплакала, когда он спросил ее об этом, прижала кучерявую голову сына к своей груди и зачем-то по тысячному разу начала говорить, как она его любит. Ну, любит. И он ее тоже. Но вполне может оказаться, что она выкрала его из роддома. Или нянечки перепутали Марика с ее настоящим сыном, а она об этом не знает. А тот, настоящий сын, живет где-то под другой фамилией и другим именем и даже не догадывается, кто он на самом деле. И он конечно же лучше Марика – небось и отличник, и по физкультуре и пению у него тоже «пять», и когда люди в космос начнут летать, его-то уж непременно возьмут в ракету…

И это непередаваемое новое ощущение не давало Марику покоя. Как будто сидишь в театральном зале, в ТЮЗе например, на чужом месте, лучшем, чем то, что указано у тебя в билете, и ждешь с нетерпением, когда же погасят наконец свет. И спектакль давно уже должен начаться, а всё тянут. И ты искренне аплодируешь вместе с нетерпеливыми соседями: мол, начинайте скорее, заждались! И вздрагиваешь от каждого колыхания портьер у входных дверей, впускающих запоздалых зрителей, и сжимаешься, ловя боковым зрением человеческий силуэт, приближающийся к твоему ряду, и пульс свой ощущаешь где-то под горлом. И чувствуешь себя немножко вором и творишь заклинание: «Мимо! Проходи же мимо!» И стараешься вжаться в кресло, стать маленьким, невидимым. И радуешься, блаженно выдыхая, когда зритель идет к другому ряду. И все нервы на пределе… И какое же блаженное облегчение, настоящее, неподдельное счастье испытываешь, когда гасят свет и, шурша, начинает ползти в сторону пыльный занавес.

…Вот так же ощущал он себя в этом мире – как будто занимал чужое кресло в зале, лучшее, чем было ему уготовано, и вот-вот придет кто-то и сгонит.

* * *

В то утро, двенадцатого апреля, Марик прогулял школу.

Все началось из-за ерунды. Мама убежала из дома очень рано, еще затемно. И хотя парикмахерская, где она работала, открывалась в девять утра, была еще учеба на заочном в текстильном институте, отнимавшая маму у семьи в самые непредсказуемые моменты – то по библиотечным надобностям, то по фабричной практике. Марик в такие дни собирался в школу раза в два медленней.

– Позавтракать не успеешь! – беспокоилась бабушка Неля.

– Ну и пусть! Не хочу твою кашу! Каждое утро одно и то же!

– Да как же без кашки-то, Маричка… – неосторожно начала было бабушка.

Но Марик вскочил из-за стола и принялся шумно собирать тетрадки в портфель.

– Вот тут уже, не лезет! – Он резанул ребром ладони по горлу, наглядно показывая ватерлинию ненавистной каши.

Бабушка Неля разочарованно хлопнула крышкой по кастрюле.

– Вернись, извинись перед бабушкой и все доешь, – не поворачивая головы, спокойно произнес дядя Жора. – И на столе письменном прибери, мама за ним тоже занимается.

«Вот раскомандовался!» Марик раздраженно оглядел ворох альбомных листов, разбросанных вперемешку с тюбиками гуаши, кисточками, карандашами, упаковкой цветной фольги и прочим канцелярским хламом, возвышавшимся сугробом на письменном столе.

– У нас тимуровский сбор перед уроками, мне бежать надо!

Марик спешно натянул через голову школьную гимнастерку и щелкнул пряжкой ремня.

– У тебя плохо со слухом, сынок? – так же спокойно вымолвил дядя Жора.

Марик не ответил.

– В таком случае на голубятню сегодня не приходи! Мне глухие помощники не нужны.

Марик замер. Как раз сегодня он обещал ребятам из класса экскурсию, хотел показать новичка – черно-белого красавца турмана, которому сам дал кличку Спутник. И что он теперь скажет пацанам?