Безмятежные годы (сборник) - Вера Новицкая

Нет, это положительно невозможно, какими нас солеными завтраками в гимназии кормят! Прямо-таки пить устаешь.

В последний день перед роспуском на праздники расщедрились, дали по чашке ухи и по куску пирога к ней. Ну, уж и уха, доложу вам! Какая-то горько-соленая, точно вода морская. Но воде простительно быть такой, потому в ней селедки водятся, а вот в ухе, кроме каких-то лилипутских рыбинок – не знаю уж, как они там называются, – ничего решительно не водилось.

Спасибо мамуся меня теперь питьем снабжает. Сперва думала чай давать, но холодный невкусно, молоко с иным блюдом не особенно-то мирится, вот и выклянчила я себе клюквенного квасу, это и очень-очень вкусно, и жажду утоляет. Всякий день дают мне по такой небольшой бутылке.

Последний раз за уроком рисования Юлия Григорьевна, по обыкновению, обходит ряды, рисунки поправляет. Подсела ко мне, а у меня лист большой нарисован, то есть на том картоне, с которого я срисовываю лист, – а у меня вышло что-то вроде кривого треугольника. Стала она поправлять. Я это только так говорю «поправлять», на самом деле она по очереди каждую линию стирала и делала новую.

Я, чтобы дать ей место, немного отодвинулась и облокотилась на свою открытую сумку, сижу и смотрю. Вдруг – пуф! – выстрел, потом «бж-ж»… Мокро! Это квас мой разгулялся. Веревочку, которая пробку держит, я перерезала, чтобы на большой перемене долго не возиться. Я постоянно так делаю – и ничего, всегда благополучно стоит. А здесь, как я рукой да боком прилегла на нее да пригрела, квас-то и забеспокоился.

Мой дивный рисунок весь красный – покраснел, бедненький, от стыда за меня, вероятно, – с физиономии моей течет, с Любиной тоже, ее тетрадь также оросило, на полу лужа, на учительском столе и журнале красные кляксы – скандал! Слава Богу, Юлия Григорьевна цела и невредима. И ведь надо же, чтоб это именно на ее уроке случилось! Отчего не на арифметике? Краснокожке пользительно было бы душ принять. Это уж называется «не везет»… Сколько смеху было – и не передать, просто за бока держались. Люба немножко сокрушалась, что ей так тетрадь разукрасило, но потом успокоилась – все равно ведь уже конец сезона.

Но как квас стреляет, подумайте только: где я, а куда пробку отбросило – к Сахаровой! Впрочем, вы не знаете, где она сидит, – на противоположном конце класса. И прямо это ей по носу ударило. Ну, думаю, шишку набило – нет, ничего! А у нее, у бедной, и так уже украшение – лоб зашитый. Не знаю отчего, очень меня это интересовало, но неловко же так прямо спросить: «Отчего, мол, тебе лоб зашивали?» Ну, я обиняками разными рассказываю ей, как сама часто хлопаюсь и то там, то там что-нибудь да расквашу.

– А ты? – спрашиваю.

– Нет, я, говорит, падала много раз, но шибко никогда не разбивалась.

Значит, так, верно, и родилась с зашитым лбом.

Прихожу домой; у нас доктор, Володю осматривает. Сказал, что теперь все хорошо и ему можно со следующего же дня начать гулять. Я прохожу, а Володька шепчет:

– Новость, Мурка, рада будешь, то есть как никогда.

– А что?

– Потом, когда доктор уйдет.

Опять жди! Хочу пройти, а тут мамуся меня остановила.

– Будьте так любезны, доктор, пропишите что-нибудь моей девице, а то она побледнела у меня за последнее время, да и голова с утра иногда болит.

Это правда, у меня с чего-то голова разбаливаться стала.

Взял доктор меня руками за голову и ну тянуть за нижние веки, а потом зачем-то зубы смотреть стал.

– Небольшое малокровие, и нервна девица немножко. Поскорей весной на воздух. И овес давайте ей пить.

Ишь чего надумал – овес пить! Еще сеном кормить начнет. Володька, как услышал, обрадовался, дразнится теперь:

– Смотри, Мурка, еще ржать начнешь. Тетя не ошиблась ли, не позвала ли по ошибке ветеринара? Что-то у него приемы больно странные: первым делом в зубы смотреть, потом овса засыпать велел.

– Ну, ладно, поехал. Скажи лучше новость.

– А новость важнецкая – наследник родился.

– А мне что? Был один, теперь два будет.

– Да ты думаешь, у кого?

– Да понятно, не у тебя, а у государя.

– А вот и нет!

– Ну, так у кого?

– У тети Лидуши!

– Ну-у?.. Врешь!..

– Ел боб, не вру.

– Когда? Да нет, врешь! Мамочка, правду он говорит, у тети Лидуши сын? – лечу я к мамусе.

– Правда, Мусинька, вчера вечером родился.

– А как его зовут?

– Да пока никак, ведь его еще не крестили, но назовут, вероятно, Сережей. Тетя очень любит это имя.

Наконец-то! Давно пора было! Но как я рада. Это ужасно-ужасно хорошо! Вот весело теперь будет! А все-таки жаль, что он мне племянником не может прийтись. Так бы хотелось, такой милый, круглый, весь в локонах, бегает за мной: «Тетя! Тетя!»

Понятно, я стала сейчас же упрашивать мамочку повести меня к тете Лидуше, но она ни за что не соглашалась. Говорит, что мальчуган еще слишком маленький, надо обождать несколько дней, теперь его беспокоить нельзя. А мне так хотелось, ведь я никогда в жизни не видела совсем-совсем маленького ребенка, видела только, как на улицах их мамки и няньки на руках носят. Да ведь это издали, и чужие.

Он, верно, милюсенький должен быть, особенно если на тетю Лидушу похож, ведь она такая хорошенькая. Да, но только тогда у него светлых локонов не будет, ведь тетя почти такая же черненькая, как мамочка. Но уж розовый наверняка будет, и глаза боль-шие-большие. Интересно, как его тетя одела, мальчиком или девочкой? Потому что иногда ведь маленьких мальчиков и в платьицах водят. Нет, пусть оденет его в матросский костюм, это страшно мило должно быть, такой малюсенький мужчина.

Надо ему для первого знакомства что-нибудь подарить. Что? Куклу не дашь, ведь мальчик… Отлично! У меня махонький белый барашек есть, его и отнесу. Только бы скорей повели меня туда, так хочется посмотреть!