Корзина с еловыми шишками - Константин Георгиевич Паустовский

– Вот вы, я гляжу, – сказал он, сплёвывая, – ловите на шёлковый шнур, а наши огольцы плетут лески из конского волоса. У мерина весь хвост повыдергали, черти! Скоро обмахнуться от овода – и то будет нечем.

– Старик своё отработал, – сказал я.

– Известно, отработал, – согласился Петя. – Старик хороший, душевный.

Он помолчал. Мерин оглянулся на него и тихо заржал.

– Подождёшь, – сказал Петя. – Работы с тебя никто не спрашивает – ты и молчи.

– А что он, болен, что ли? – спросил Рувим.

– Да нет, не болен, – ответил Петя, – а только тяги у него уже не хватает. Отслужил. Председатель колхоза – ну, знаете, этот сухорукий, – хотел было отправить его к коновалу, снять шкуру, а я воспрепятствовал. Не то чтобы жалко, а так… Всё-таки снисхождение к животному надо иметь. Для людей – дома отдыха, а для него что? Шиш! Так, значит, и выходит – всю жизнь запаривайся, а как пришла старость – так под нож. «Нет, – говорю, – Леонид Кузьмич, не имеешь ты в себе окончательной правды. Ты, – говорю, – за копейкой гонись, но и совесть свою береги. Отдай мне этого мерина, пусть он у меня поживёт на вольном воздухе, попасётся, – ему и жить-то осталось всего ничего!» Поглядите, даже морда у него и та кругом седая.

– Ну и что же председатель? – спросил Рувим.

– Согласился. «Только, – говорит, – я тебе для него не дам ни полпуда овса. Это уже, – говорит, – похоже на расточительство». – «А мне, – говорю, – на ваш овёс как будто наплевать, я своим кормить буду». Так вот и живёт у меня. Моя старуха, мамаша, сначала скрипела: зачем, мол, этого дармоеда на дворе держим, а сейчас обвыкла, даже разговаривает с ним, с мерином, когда меня нет. Поговорить, знаете, не с кем, вот она ему и рассказывает всякую всячину. А он и рад слушать… Но-о, дьявол! – неожиданно закричал Петя.

Мерин, ощерив жёлтые зубы, тихонько грыз изгородь около стога. Петя поднялся.

– Два дня в лугах погулял, теперь пусть постоит во дворе, в сарае, – сказал он и протянул мне чёрную от дёгтя руку. – Прощайте.

Он увёл мерина. Тихое утро было полно такой свежести, будто воздух промыли родниковой водой. В озере стояли и отражались в воде белые, как первый снег, цветы водокраса. Под ними медленно проплывали маленькие, вычеканенные из золота лини. И где-то уже далеко, в цветущих густых лугах, добродушно заржал мерин.

Собрание чудес

У каждого, даже самого серьёзного человека, не говоря, конечно, о мальчишках, есть своя тайная и немного смешная мечта. Была такая мечта и у меня – обязательно попасть на Боровое озеро.

От деревни, где я жил в то лето, до озера было всего двадцать километров. Все отговаривали меня идти – и дорога скучная, и озеро как озеро, кругом только лес, сухие болота да брусника. Картина известная!

– Чего ты туда рвёшься, на этот озер! – сердился огородный сторож Семён. – Чего не видал? Народ какой пошёл суетливый, хваткий, господи! Всё ему, видишь ли, надо своей рукой цопнуть, своим глазом высмотреть! А что ты там высмотришь? Один водоём. И более ничего!

– А ты там был?

– А на кой он мне сдался, этот озер! У меня других дел нету, что ли? Вот они где сидят, все мои дела! – Семён постучал кулаком по своей коричневой шее. – На загорбке!

Но я всё-таки пошёл на озеро. Со мной увязались двое деревенских мальчишек – Лёнька и Ваня. Не успели мы выйти за околицу, как тотчас обнаружилась полная враждебность характеров Лёньки и Вани. Лёнька всё, что видел вокруг, прикидывал на рубли.

– Вот, глядите, – говорил он мне своим гугнивым голосом, – гусак идёт. На сколько он, по-вашему, тянет?

– Откуда я знаю!

– Рублей на сто, пожалуй, тянет, – мечтательно говорил Лёнька и тут же спрашивал: – А вот эта сосна на сколько потянет? Рублей на двести? Или на все триста?

– Счетовод! – презрительно заметил Ваня и шмыгнул носом. – У самого мозги на гривенник тянут, а ко всему приценивается. Глаза бы мои на него не глядели!

После этого Лёнька и Ваня остановились, и я услышал хорошо знакомый разговор – предвестник драки. Он состоял, как это и принято, только из одних вопросов и восклицаний.

– Это чьи ж мозги на гривенник тянут? Мои?

– Небось не мои!

– Ты смотри!

– Сам смотри!

– Не хватай! Не для тебя картуз шили!

– Ох, как бы я тебя не толканул по-своему!

– А ты не пугай! В нос мне не тычь!

Схватка была короткая, но решительная. Лёнька подобрал картуз, сплюнул и пошёл, обиженный, обратно в деревню.

Я начал стыдить Ваню.

– Это конечно! – сказал, смутившись, Ваня. – Я сгоряча подрался. С ним все дерутся, с Лёнькой. Скучный он какой-то! Ему дай волю, он на всё цены навешает, как в сельпо. На каждый колосок. И непременно сведёт весь лес, порубит на дрова. А я больше всего на свете боюсь, когда сводят лес. Страсть как боюсь!

– Это почему же?

– От лесов кислород. Порубят леса, кислород сделается жидкий, проховый. И земле уже будет не под силу его притягивать, подле себя держать. Улетит он во-он куда! – Ваня показал на свежее утреннее небо. – Нечем будет человеку дышать. Лесничий мне объяснял.

Мы поднялись по изволоку и вошли в дубовый перелесок. Тотчас нас начали заедать рыжие муравьи. Они облепили ноги и сыпались с веток за шиворот. Десятки муравьиных дорог, посыпанных песком, тянулись между дубами и можжевельником. Иногда такая дорога проходила, как по туннелю, под узловатыми корнями дуба и снова поднималась на поверхность. Муравьиное движение на этих дорогах шло непрерывно. В одну сторону муравьи бежали порожняком, а возвращались с товаром – белыми зёрнышками, сухими лапками жуков, мёртвыми осами и мохнатой гусеницей.

– Суета! – сказал Ваня. – Как в Москве. В этот лес один старик приезжает из Москвы за муравьиными яйцами. Каждый год. Мешками увозит. Это самый птичий корм. И рыбу на них хорошо ловить. Крючочек нужно махонький-махонький!

За дубовым перелеском, на опушке, у края сыпучей песчаной дороги стоял покосившийся крест с чёрной жестяной иконкой. По кресту ползли красные, в белую крапинку божьи коровки. Тихий ветер дул в лицо с овсяных полей. Овсы шелестели, гнулись, по ним бежала седая волна.

За овсяным полем мы прошли через