Мой неповторимый геном - Лона Франк

— Мы активно формируем такую среду на протяжении всей жизни через присущие нам способы общения с другими людьми. И особенности этой среды, в свою очередь, влияют на состояние нашей психики. Возникает замкнутый круг — те самые гены, которые обусловливают склонность к депрессии, затрудняют общение и создают неблагоприятную для нас же среду.

Говоря о среде (в данном контексте лучше сказать «об обстоятельствах»), мы обычно подразумеваем вещи, которые просто случаются. Но игра случая — далеко не все.

— Конечно, случай присутствует в нашей жизни, но если присмотреться, многие негативные события на самом деле уходят своими корнями в наши отношения с людьми. Мы не только жертвы, мы соучастники. Об этом свидетельствуют исследования невротиков. Наблюдая за группой таких людей в течение многих лет, мы убедились, что степень невротичности позволяет предсказать будущую жизнь человека в смысле его взаимоотношений с другими людьми и способности формировать социальные сети.

Больше невротизма — больше проблем — менее обширная социальная сеть — большая вероятность развития депрессии.

— Публикация наших выводов встретила бурные протесты со стороны многих коллег-психиатров. «Этого просто не может быть!» — возмущались они. Но посмотрите на все, о чем мы говорим, глазами приверженца эволюционной теории. Куда ни глянь — всюду следы деятельности генов. Генетически различающиеся виды пернатых строят разные гнезда и таким образом привлекают «своих», а не «иных» самок. Специфические гены вируса гриппа вызывают воспаление слизистой носа, мы чихаем и распространяем гены вируса. Они заставляют чихать членов нашей семьи, создавая тем самым особую среду.

Мне пришла на память колонка на сайте New York Times под заголовком «Ограбленные собственными генами?» («Mugged by Our Genes?»^[60].) Авторов вдохновила идея, которую высказал криминолог Кейвин Бивер из Университета штата Флорида и которая звучала так: вероятность стать жертвой уличного воришки в определенной мере определяется генами и, таким образом, передается по наследству. Что? Разве это — не дело случая? Оказывается, нет. Проанализировав данные по близнецам, собранные в 1990-е годы, Бивер обнаружил, что почти половина вероятности быть ограбленным обусловлена генетически^[61]

.

При ближайшем рассмотрении этот результат представляется не таким уж абсурдным. Основная мысль Бивера заключается в том, что гены действуют опосредованно. В нашем случае это подразумевает, что они участвуют в формировании такого типа поведения, при котором воришке легче выполнить свою задачу.

— Это, в частности, объясняет, почему наследование психических признаков четче проявляется с возрастом, — говорит Кендлер. — В молодости у нас больше свободы выбора, и генетика проявляется в виде предпочтений.

Не правда ли, похоже на змею, поедающую себя с хвоста? Если гены участвуют в формировании нашего окружения, не оборачивается ли это ограничением свободы воли?

Кендлер добродушно усмехается.

— Я размышлял о таких вещах, как свобода воли; полагаю, здесь вы впадете в классическую ошибку. Мы привыкли думать, что генетика и наследственность — это из области детерминизма, а влияние среды — нет. Но подумайте вот о чем: если белковый состав пищи, которую дают ребенку в первые три года жизни, влияет на его мозг и, таким образом, на интеллектуальные способности, не ведет ли это тоже к ограничению свободы воли?

Вопрос, конечно, риторический.

— Если мы принимаем, что наше поведение определяется работой мозга и что мозг — это биологическая система со своими причинно-следственными связями, то тогда неважно, на сколько процентов — 60 или 90 — депрессия связана с наследуемостью.

Разговор пошел по кругу. Мы ощущаем себя вполне свободными. В нашей воле отказаться от третьего бокала вина, если мы решили, что двух достаточно; точно так же нам решать, мчаться по хайвею с сумасшедшей скоростью или придерживаться ограничений. Свобода выбора — не так ли?

Но, думая подобным образом, мы обманываем себя. Совершенно очевидно, что никто из нас не является абсолютно свободным — вольным делать что угодно в любой ситуации. Такой свободы просто не существует. Все мы находимся в своего рода клетке, ограничиваемой нашим собственным существом, нашей историей, нашим опытом. Можно ли каким-то образом расширить клетку? Способствует ли овладение знаниями из области генетики изменению наших представлений о себе? Прибавляют ли нам свободу воли знания о биологических границах?

— Да, это очень интересно, — произносит Кендлер, и я не понимаю, шутит ли он или говорит серьезно. — Интересно еще и потому, что касается наших представлений о самих себе и об особенностях западной культуры, которой владеет желание связать биологию с ответственностью. Но вопрос о том, можно ли объединить представление о биологической обусловленности и концепцию свободы воли — не научный, а философский. Как только биология оказывается включенной в подобного рода рассуждения, тут же возникает вездесущая идея, что мы можем создавать сами себя — этаких неподвластных никаким стрессам, совершенно спокойных субъектов, как будто только что прошедших курс медитации. Или можем превратить интраверта в его противоположность, научив его с помощью психотерапии мыслить позитивно.

Кендлер отрицательно качает головой.

— Представление, что все мы одинаково восприимчивы, неверно. Мы приходим в этот мир с определенными задатками, интеллектуальными и другими. Эти задатки можно только реализовать — или не реализовать. К примеру, перед вами ребенок со средним показателем «дефицит внимания/гиперактивность» и отклонениями в поведении — импульсивный, ни минуты не сидит спокойно и т. д.

Я попыталась представить себе этого несносного мальчишку. Сразу вспомнился Нильс из моего далекого детства. Задиристый, неоднократно побиваемый сверстниками и все равно лезущий в драку, швыряющий в людей чем попало. Его в конце концов исключили из школы. Казалось бы — типичный случай состояния, описываемого как «дефицит внимания/гиперактивность». Так вот: он стал психиатром-экспериментатором!

— Некоторые родители направляют развитие таких детей в позитивное русло, становясь «буфером» на пути их скверных наклонностей, — продолжает Кедлер. — Они фактически снижают роль наследственности. Другие своими действиями только усугубляют ситуацию. Но люди пока не могут постичь всю сложность столь тонкого вопроса. Я столкнулся с этим на публичных слушаниях по данной проблеме. Всеобщим желанием аудитории было стукнуть кулаком по столу и воскликнуть: «Это всё мои гены! Я не виноват!»

Суть дела в том, что, чем больше мы узнаем о феномене наследственности, тем лучше понимаем, как следует воздействовать на окружение (здесь психотерапевты употребили бы слово «вмешательство»), чтобы адекватно изменить наш генетический фон.