Шляпу можешь не снимать. Эссе о костюме и культуре - Линор Горалик

Естественно, еще более остро, чем вопрос коммуникации с другими, в подобных ситуациях стоит вопрос «коммуникации с собой»: снижения собственной тревоги, избежания еще более нелепой ситуации из‑за скованного или растерянного поведения. Наиболее упоминаемой методикой (хотя о реальной частоте и эффективности ее применения судить невозможно) оказывается обращение к собственному чувству юмора: «Я убедила себя, что все это, в конце концов, не ужасно, а даже смешно»; «В целом было несколько ситуаций, когда следовало бы ощутить некоторое неудобство. То, что его не было, – просто внезапное решение, что это даже весело, а не неудобно». Однако иногда удар по самолюбию оказывается настолько тяжелым, что ироническое остранение не помогает. Тогда зачастую в ход идет своего рода «подмена шкалы»: «проиграв» другим участникам сборища на субъективной шкале «уместное – неуместное», неудачно одетый человек обращается к какой-нибудь объективной шкале, на которой, по его ощущению, может набрать больше очков: «Напоминала себе, что они тут третьи жены, которых могут уволить из постели, стоит им прибавить два кило, а у меня два высших образования»; «Мне было плевать, что на мне винтажное платье из секонд-хенда, – я была одета к р а с и в о»; «Что тут делать? Разве что умное лицо, как у прочих деловых людей, и диктофон наготове, чтобы было видно, что журналист». Разновидностью этой же стратегии оказывается ее инверсия: когда вместо поддержания собственной ценности человек обращается к критике окружающих, – уходя от субъективной темы костюма к каким-нибудь объективным (по его мнению) ценностям: «У этих по-театральному одетых теток зато три раза за отделение звонил телефон»; «Выходят на пляж в купальниках Chanel, а ведут себя как свиньи, прячут шкурки в песок»; «Меня трясет, когда на митинге я вижу двух фиф с макияжем и на шпильках, которые, выворачивая ноги, смотрят на меня, как на гниду, в моих лыжных штанах, – а потом спрашивают у ментов, где тут купить коньяка».

Последняя реплика представляется особенно ценной: собственно, она адресуется к некоторому неуловимому набору правил, который должен бы был относиться к принципиально новой, только возникшей ситуации: к ситуации протестных митингов в России, очень серьезно изменившейся (в том числе в плане современного костюма) за двадцать лет, прошедших с момента предыдущих массовых митингов. Митинги зимы 2011/12 года стали среди прочего новым опытом разрушения костюмных кодов – и попыток формирования кодов новых. Таким же важным опытом оказались массовые протесты, охватившие в 2010–2012 годах значительное число развитых стран. Одним из важных социальных опытов для всех участников антиправительственных митингов стало смешение страт, субкультур, социальных групп в едином пространстве. В России шутки про «норковую революцию» и «митинг испорченных ботинок» перемежались практичными советами по выбору термобелья и страстной риторикой в блогах касательно неуместности дорогих шуб на войне с коррупцией. Эти интуитивные попытки создать «правила одежды для современного протестанта» еще ожидают своего летописца, который, безусловно, должен будет рассматривать 2012 год как крайне значимый не только в жизни России. Скажем, участники движения Occupy Wall Street, израильские протестанты, участники «арабской весны» прямо у нас на глазах решали принципиально новые костюмные задачи в принципиально новой социальной ситуации: ситуации, бесценной с точки зрения потенциального исследователя. Бесценной еще и потому, что вокруг «уместности» и «неуместности» тех или иных решений возникали страстные споры, в которых архаичные системы правил боролись с современными, политические взгляды – с медийными потребностями, вопросы безопасности – с привычкой к индивидуальному самовыражению посредством костюма. На первый взгляд, «правила одежды для революций» – для этих новых, высокомедийных, высококреативных революций – кажутся исключительно инклюзивными: российская ситуация может рассматриваться как особо яркий пример, однако и участники Occupy Wall Street приходили на акции в любой одежде, от маскировочных военных комбинезонов до бальных пачек. Между тем при более пристальном рассмотрении мы заметим, что на самом деле и здесь наблюдалась та же сводящая с ума двойственность, которая так часто вызывает у сегодняшнего обывателя фрустрирующее ощущение неуместности собственного костюма в той или иной ситуации, непонимания, каким этот костюм мог бы быть: с одной стороны, даже в разношерстном движении демонстрантов человек в, скажем, деловом костюме (без явно выраженных элементов иронии), возможно, чувствовал бы себя плохо. С другой стороны – в ответ на вопрос «Что надеть на митинг?» (в Москве, Нью-Йорке, Лондоне, Тель-Авиве) ему непременно сказали бы: «О, что угодно! Главное – чувствуй себя удобно, чувствуй себя самим собой».

Что, конечно, сделало бы ситуацию еще более субъективной – и еще более фрустрирующей.

Кривой в чести: объекты, искажающие тело, и дизайн костюма как социальное искусство

«Теория моды: одежда, тело, культура». 2016. № 40

Одна из популярных разновидностей иллюстраций, объясняющих массам, что такое целлюлит, – табличка под названием «Четыре стадии целлюлита». Каждой стадии соответствует изображение женских бедер и ягодиц, сопровождаемое небольшим пояснением. Первая стадия целлюлита (в некоторых случаях она считается второй, уступая первенство предцеллюлитной стадии) описывается так: целлюлит еще не виден невооруженным глазом, но «при мышечном напряжении или взятии кожи в складку проявляется некоторая неровность поверхности кожи в виде эффекта „апельсиновой кожуры“». На сопутствующей картинке женские руки старательно сжимают кожу совершенно гладкого бедра, чтобы внутри захваченного валика показались едва заметные бугорки[1]: тревожный взгляд зрителя в поисках телесных несовершенств буквально проникает под кожу модели. Та же стратегия проникающего взгляда буквализируется в недавней промокампании солнцезащитного крема NIVEA Sun: участники видео- и фотосъемок в ультрафиолете получают возможность заглянуть под собственную кожу и ужаснуться скрытым от глаза пятнам, веснушкам и родинкам[2]; кампания называется «Какими нас видит солнце».

В сегодняшней культуре чей-то пристальный взгляд – небесный или человеческий, чужой или свой собственный – уже не довольствуется поверхностью тела для того, чтобы сформировать критическое мнение о недостатках: он буквально проникает к нам под кожу. Медиа все чаще говорят о скрытых от взора эстетических недостатках, беспокоящих и требующих коррекции: в обиход широких масс вошли слова «эпидермис», «коллагеновый каркас» и «меланин». Косметические клиники предлагают «диагностику внутренних дефектов кожи»[3]. Огромное количество рекламных изображений буквально подвергает тело прижизненной аутопсии: «нехорошая» кожа снимается с лица, как маска[4], или расступается под воздействием застежки-молнии[5]. Иными словами: общественный взгляд, в середине XX века придвинувшийся к телу вплотную, принявший вглядываться в поры и оценивать волосы у корней, теперь пытается придвинуться к нам еще