Мясо с кровью - Энтони Бурден

Сандра ощупывала меня чуть ниже почек, пристально глядя на мою жену. Она сказала: «Жирком ты не оброс (ну и где твой спасательный круг?)» — черт возьми, какое ей дело? Она, как и Митчем из «Мыса страха», намекнула нам с Оттавией, что может когда вздумается заглянуть в гости и совершить любую, даже самую ужасную, вещь на свое усмотрение. И мы ничего не сможем поделать.

— Уши у тебя еще не красные? — напоследок сказала Сандра, потянула меня за ухо и, наконец натешившись, пошла дальше. Она добилась своего.

Таков мир Сандры Ли. Таков мир Рейчел. А мы просто в нем живем.

Если еще что-то оставалось неясным после того, как тетушка Сэнди, вывернув меня наизнанку, оставила потрясенным и онемевшим, буквально превратила в прах, то все окончательно прояснилось буквально на следующей неделе, когда Scripps Howard, компания-учредитель Food Network, перебив цену у Руперта Мердока, купила мой Travel Channel почти за миллиард долларов, отбросив меня за прежние рубежи.

Помню, как я, онемев, наблюдал за Эмерилом, который рекламировал зубную пасту (пока Рейчел лопала пончики Dunkin' Donuts и крекеры Ritz Crackers). Я смотрел на экран, разинув рот, ничего не понимал и гадал: отчего человек, зарабатывающий миллионы долларов, — например, Эмерил и Рейчел, — поддерживают всякое дерьмо, лишь бы заработать еще немного? Разве им не стыдно появляться на экране с пончиком в руках — ведь их программу дети смотрят!.. — ну и потом, от пончиков начинается диабет… Ведь есть же черта, которую нельзя переступать ни за какие деньги.

Позже я задал этот вопрос. Однажды вечером, за кулисами Top Chef, ожидая, пока операторы приготовятся к съемке. Я слушал разговор двух шефов, куда более талантливых и изобретательных, чем я, кроме того, самых опытных из всех, кого я видел. В отличие от меня, им было что терять — на кону стояла репутация. Где пролегает черта, спросил я. То есть… они стояли там и весело болтали о том, какие авиакомпании предлагают больше «бесплатных миль» в обмен на «консультацию» и какая фирма сколько платит за рекламу… время от времени кто-нибудь из них восклицал: «„Бургер Кинг“?.. Ну нет. Ни за что!» Или же, ненадолго задумавшись: «Ладно. Хм… надо подумать. ‘Астро-Глайд’? Нет. И плевать, сколько денег они предлагают. Я не согласен».

И вот я спрашиваю: «А вот где для вас, парни, проходит черта?»

Они посмотрели так, как будто у меня вырос хвост. С жалостью. С издевкой.

А потом продолжили обсуждать безалкогольные напитки и замороженную пасту, словно меня здесь не было. Конечно, это же был разговор двух взрослых людей, а я считался слишком несведущим, слишком глупым и наивным, чтобы принять участие в обсуждении.

Они были правы. И вообще, о чем мы тут говорили?..

Общее представление о «продажности» довольно зыбко, в конце концов. В какой момент человек становится ренегатом? Для будущего анархиста — белого парня с дредами, который намерен сколотить рок-группу и «прожигать жизнь» (пока мама с папой присылают деньги) — предать значит найти работу.

Конечно, каждый раз, когда человек должен вставать утром раньше, чем ему хотелось бы, и тащиться через весь город, чтобы делать вещи, которыми он не стал бы заниматься в свободное время, и притом на благо людей, которых он терпеть не может, — он совершает предательство, будь то работа на угольной шахте, приготовление макарон с сыром в сетевой закусочной или оральный секс в задней комнате стриптиз-клуба. Я думаю, с точки зрения морали все это одинаково. (Человек делает то, что вынужден, — чтобы выжить.) Если отсасывать у незнакомцев, некоторым образом считается предосудительным — видимо, из-за специфических западных представлений об интиме, — то чем это, в сущности, так уж хуже мытья туалетов, работы на бойне, выжигания полипов или рекламы диетической колы? Кто, при наличии лучших вариантов, станет заниматься такими вещами?

Кто в нашем мире может делать лишь то, что хочется, не противореча собственным убеждениям, и вдобавок получать за это деньги?..

Ну, наверное, я — до недавних пор.

Но погодите-ка. Когда я отправился на собеседование, а потом поехал рекламировать «Строго конфиденциально», разумеется, я совершил своего рода предательство… Я не был знаком с Мэттом Лоуэром, Брайантом Гамбелом и остальными. Почему я вдруг сделался с ними любезен? Чем я отличался от обыкновенной проститутки? Я тратил минуты, часы, даже недели собственной жизни на любезности в адрес людей, которых даже не знал. Когда вы спите с кем-то за деньги, вы получаете наличные, идете домой, принимаете душ — все в порядке, эмоций потрачено не больше, чем при выносе мусора. Но если нужно неделю за неделей улыбаться, кивать, притворно смеяться, рассказывать одни и те же истории, подавать те же реплики, еще и делая вид, что они внезапно пришли в голову?..

И кто теперь шлюха? Я и есть.

Господи, я готов был сделать Опре^[16] массаж спины и эпиляцию в зоне бикини, если бы она меня о том попросила, когда от нее позвонили. Легенда гласит, что за каждую минуту, в течение которой Опра говорит о твоей книге, она расходится тиражом в пятьдесят пять тысяч экземпляров. Всякий автор поступил бы точно так же. Так что, наверное, я даже тогда знал, чего стою.

Есть старый анекдот: парень в баре спрашивает у девушки, переспала бы она с ним за миллион баксов. Она думает и наконец отвечает: «Ну, за миллион — да». Он тут же предлагает ей доллар. «Да пошел ты, — говорит она сердито. — Думаешь, я стану с тобой трахаться за один доллар? За кого ты меня принимаешь?» А парень отвечает: «Ну я уже понял, что ты шлюха. Значит, можно поторговаться».

Это грубый, жестокий, шовинистский анекдот, но он применим и к женщинам и к мужчинам, будь ты шеф-повар, художник или чернорабочий.

О чем я думал, когда смотрел на равных — нет, лучших! — которые направо и налево гребли доллары, а взамен давали свое «высочайшее одобрение»? Кастрюли и сковородки «от шеф-повара», кухонная утварь, безумные поваренные книги, рекламы «быстрых» обедов, тостеры, калифорнийский изюм… Я от всего этого отказался.

Я долго обманывал сам себя, утверждая, что «затронута честь»… ну или что-то в этом роде. Образумился я, как только стал отцом.

До тех пор я просто торговался, как упомянутая шлюха.

Речь никогда не шла о чести, этике и чем-то подобном. Господи Боже, я крал деньги у старых дам, продавал собственные пожитки на улице, чтобы купить крэк, глотал таблетки и совершал куда более отвратительные поступки.

Я начал задавать вопросы. Я просил совета у людей, которые много лет плавали по этим мутным водам.

Одни объяснения проливали свет, другие сочились ядом, но наконец я получил ответ — от кого бы вы думали? — от Эмерила. Мы стояли у жаровни на благотворительном «мясном» пикнике, который устроил наш общий друг — Марио Батали. В промежутке между скабрезными шутками мы разговорились, и я с искренним любопытством спросил Эмерила, отчего он продолжает этим заниматься. В то время с ним скверно обращались на Food Network — я понимал, что ему обидно. Потому и поинтересовался, зачем он терпит. «У вас огромная, всеми уважаемая сеть ресторанов… поваренные книги… производство кухонной посуды (и в самом деле высококачественной)… Думаю, вы зарабатываете огромные деньги. Зачем продолжать? Зачем вообще связываться с телевидением — с дурацким шоу, с аплодирующей публикой, которая ни черта не понимает? Будь я на вашем месте, — продолжал я, — я бы по две недели не подходил к телефону… держался бы от проклятой сковороды как можно дальше и в жизни не надел фартук. Я бы расхаживал в саронге где-нибудь на краю света, а кухня стала бы далеким воспоминанием».