Стихотворения - Конрад Цельтис

100 Много столетий спустя люди оплачут меня.

13. К Хазилине, застигнутой со священнослужителем

Что ты, лицо опустив, смущенные взгляды отводишь,

И побледнели твои обе цветущих щеки?

Что опечаленный лоб щекочут торчащие пряди,

И по привычке метнуть дерзость язык не спешит?

Ум, сознавая вину, растравляет тайную рану,

Мучит тебя за обман тысячью разных ладов:

Так, говорят, пытал людей тиран сицилийский,

И в наказаньях своих так же суров Радамант.

Хаза, поверь, что виной опорочишь ты доброе имя,

10 И о поступках твоих громко молва зашумит.

Ты уж не раз гасила огни законного брака

И похотливо на торг резвые бедра несла.

Эта последняя ночь, как муж твой уехал в деревню,

Мрачный наморщив лоб, видела новый твой грех.

Дрожь недаром меня пробирала в то самое время,

Как обольщеньем моим бритый соперник владел.

Впрочем, я тайной вине хочу оказать снисхожденье,

Взяв во вниманье твою слабость к святейшим мужам:

Могут недаром они божий гнев отвратить от проступка,

20 Молний Юпитера гнев могут они удержать.

14. Об отлучении от милой, с рассказом о некромантических и магических искусствах

Где у нас честность и стыд, следы миновавшего века,

Где добродетель и где достоинство, чтимое прежде?

С древними нравами наш теперешний век не сравнится,

Гонят наши дни стыдливость в эфирные выси

Прочь, и во гневе она старается скрыться в потемках.

Более в мире святая любовь не хочет, как прежде,

Тех, кто взаимно любим, сочетать сердечным обетом:

Голод, разврат и раззор, грабежи, лихоимство, насильство,

Срам и нечестие жен на наше выпали время.

10 Вкупе с коварством обман и зависть, сплетенная ложью,

Веру сгубили вконец, меж тем, как язык нечестивый,

Всех призывая божеств, приукрасить стремится неправду.

В этом падении долю свою несет Хазилина,

Как и много других, и если бы мне захотелось

Всех поименно назвать, мне пришлось исчислить бы звезды,

Высчитать, сколько встает карпатийских волн с Аквилоном,

Сколько ливийских песков кружится от черного Австра.[412]

Только начну упрекать, как все повторяю сначала:

Алчность свирепствует в ней, подобно несытой Харибде,

20 Как сицилийский огонь, пожирающий все, что ни бросишь:

Даже священным стыдом торговала б она беспрестанно.

Вот и подай ей одежд, от сарранского пурпура ярких,

Или собольих мехов, зверьком доставляемых скифским,

Шею и голову ей отягчают цветные каменья,

Гордое золото ей окружает кольцами пальцы,

Этим привыкла она ловить, как сетью, влюбленных:

Чванясь, она напоказ выставляет с умыслом члены,

Взяв у беспутных блудниц уменье показывать тело:

С гордой осанкой сидит и ждет любованья и славы,

30 Славы, достойнее всех порядочных женщин на свете!

Если же гневную грудь вздымает бурным движением,

Не Тизифону ли в ней и не с лютым ли видом Мегеру

Ты увидал бы, как будто на ней клубятся гадюки?

Кем бы она ни была, всегда в ней причина несчастий:

Вот уж она возлежит, как бесчестная в силе Венера,

Сделал тайный разврат ее виднейшей из женщин.

Если бы этот разврат оставался плебейским! Но с теми

Наша злодейка грешит, кому, как высокая почесть,

Выбрита на голове посвященная богу макушка,

40 Или с тем, кто живет в голодном лагере Марса.

Тех согревает она, в святых укрываясь объятьях,

Этим служит, и блуд бескорыстье в любви нарушает.

Ночь была, и уже в зенит передвинула звезды,

С миром подвижным они склонялись к столпам Геркулеса;

Вот обратил Волопас уже к востоку Повозку,

Светлого Феба восход в созвездье Стрельца обещая;

Цинтия, выгнув свой круг рогами, вынесла в небо,

Но не глядела еще при полном блеске на землю.

Сам я, иззябнув тогда от ночного долгого хлада,

50 С дрожью все еще ждал обещанных радостей ночи.

Вдруг я вижу, что дверь у моей Хазилины открылась,

Быстро с ужасным лицом навстречу мне выбежал призрак,

Черные члены свои укрыв под плащом с капюшоном.

Я уже думал, что здесь по ночам блуждают лемуры,

Мерзкие призраки тьмы или адские тени по воле

Их замогильной судьбы по земле без отдыха бродят.

Вздрогнул я, взгляд отвратил, у меня, шевелясь за ушами,

Волосы встали торчком, изумленье сковало суставы.

Только вернулась ко мне природная бодрость, и члены

60 Снова окрепли, душой овладели правдивые чувства:

Вышним молиться я стал богам и трехликой Гекате,[413]

Всех призывая божеств и стараясь в памяти вызвать

Тайны различных искусств, которые были открыты

Мне некромантом одним, всемогущим и самым ученым.

Мог он к волшебным путям совращать потоки и звезды,

В душах людей возбуждать жестокие мог он заботы,

Тело здоровое мог поразить он тлетворной болезнью;

Быстрые ветры на бой снаряжая, он молнию с громом

Грозно метал, и не раз потемками день оробелый

70 С неба прочь изгонял; лишенные жизни и места

Бледные души на свет вызывал он заклятьем из Орка,

Кости сухие совсем он делал здоровыми снова.

Вот что он мне завещал: «Храни слова мои в сердце,

Сможешь ты ими в ночи удерживать адские тени,

С тенями речь заводить (сколь ни чудно слышать об этом):

Только уста разомкнут они человеческим словом,

Образом дивным от них ты узнаешь о тайных основах,

Коими крепки моря и земля, и ясные звезды».

Раз зародившись, любовь утвердится в мире навеки

80 В душах, доколе хранят небесную правду светила;

Множеством способов бог, обладающий властью над миром,

Нежные наши сердца осаждает тревожной заботой.

Пусть же взаимная страсть преследует пылких влюбленных,

Вечным пламенем их сближает в тесных объятьях,

Всем им вдыхая в сердца чудесное благожеланье.

Впрочем, иная ни с кем во взаимный союз не вступает,