Современная венгерская пьеса - Йожеф Дарваш

этой стеклянной дверью… Я строила всякие бредовые планы, дескать, буду ходить плавать. И вообще хотела помолодеть. С этим чувством я и проснулась утром. Я делала зарядку здесь, в холле. И… Нет, этого я даже вам не могу рассказать. Так стыдно…

С и л а ш и. Думаю, это не так уж и важно.

К а т а. Да. Словом, я дошла до того, что даже дети меня высмеяли. А это уже само по себе достаточно. Но комната моего мужа была пуста. (Смеется.) Он был на банкете.

С и л а ш и. Да, моя дочь тоже.

К а т а. И он мог в любую минуту вернуться. Я понимала, что не смогу устоять и загляну в его лукавое лицо, хранящее следы ночных воспоминаний… Но как я могла убежать из этого ада… Ведь меня ждала обычная воскресная уборка. И обед… И тогда вновь как бы случилось чудо! Домоуправ, который обычно видел меня только на лестничной площадке, прислал уборщицу.

С и л а ш и. Я ее видел.

К а т а. Да, и я ухватилась за это предложение, приняла даже ее жертву — не пойти на заутреню… лишь бы освободиться… Не помню, говорила я вам, что у нас есть небольшой домик в Хидегкуте?

С и л а ш и. Да, знаю.

К а т а. Хидегкутский домик! Четыре года подряд это была идея, объединяющая нашу семью… Сначала участок, а потом, после смерти моего отца, и домик: мы получили какие-то деньги за его дом в Сегхате. Прошлой осенью дом был готов. Деревья мы посадили еще в первый год, так что и урожай уже сняли. В первый год все работали с воодушевлением; Эрнё купил книгу Мохачи «Плодоводство», а Петер вскопал участок. Но, разумеется, им и это надоело. Я подумала — поеду, вскопаю, слегка проветрюсь. Там так красиво. Я даже почувствовала некоторую радость, хотя сердце мое так и сжималось…

С и л а ш и. Представляю, что за этим последовало.

К а т а. Нет, этого даже представить себе нельзя. Думаете, я застала их в домике? На купленном на премиальные диване? Нет, все было не так банально… Я сделала всего несколько шагов по тропинке, ведущей к дому… И вдруг — они вдвоем, непринужденно держась за руки, как два студента…

С и л а ш и. Это и было тем нацеленным ружьем.

К а т а. Нет, даже не это. Вы думаете, это было ужасно, дядя Банди? Нет, господь бог приберег для меня еще кое-что, такая жестокость не может быть случайной… Здесь я узнала, кто эта женщина.

С и л а ш и. Вы не знали?

К а т а. А вы знаете, дядя Банди?

С и л а ш и. Насколько мне известно — счетовод.

К а т а. Счетовод! Да, она свела счеты. О, какой она была милой, стройной девочкой, когда попала к нам. Еще был заметен небольшой шов после операции заячьей губы. Но даже это ей шло, у нее была такая заячья мордашка… Я неохотно загружала ее работой, такая она была хрупкая и вместе с тем — огонь. В ее обязанности входило лишь следить за детьми.

С и л а ш и. Она была вашей няней?

К а т а. Вы с таким облегчением об этом говорите, дядя Банди. Думаете, она родственница? Нет, не родственница, больше… Мы оба работали, бабушки с дедушкой, на шею которых можно бы посадить детей, у нас не было. Я была так благодарна ей, что могла оставлять детей с ней. Ей было четырнадцать лет. Легкая, как птичка, ребячливая, шаловливая… Я даже побаивалась, но она заботливо присматривала за ними.

С и л а ш и. Значит, это было очень давно.

К а т а. Она жила у нас, пока Вица не пошла в школу… В ту весну я помогла ей сдать экзамены на аттестат зрелости. Потому что она любила читать — Стендаля, Анну Седеркени{38}, энциклопедию… Как раз в то время открылись вечерние школы. И я уговорила ее кончить гимназию. Их было четыре сестры — учились они хорошо, хотя из них и получилось только — парикмахер, продавщица, няня…

С и л а ш и. Умная девочка?

К а т а. Нет, думаю, что нет. Скорее, с внешним блеском… Во время экзаменов с ней приходилось много заниматься, Эрнё даже высмеивал меня… Но я считала, что все же дам ей что-то за любовь к моим детям. Не думала, что платой будет мой муж.

С и л а ш и. Но зачем же связывать эти вещи?

К а т а. События десятилетней давности и настоящие? Кто знает. Кто поймет род человеческий? Во всяком случае, не я. Эрнё, как я уже говорила, высмеивал нашу дружбу… Но под конец на горизонте уже появилось небольшое облачко. Во всяком случае, я почувствовала облегчение, когда она ушла от нас и поступила работать. Раза два она потом забегала к нам — уже после замужества. Она вышла замуж за инженера.

С и л а ш и. Но, насколько мне известно, они разошлись…

К а т а. Ее муж в пятьдесят шестом эмигрировал. Для меня осталось неясным, почему он уехал без нее. Я еще ее жалела. Эрнё как-то раз упомянул, что она была у него, просила работы. Квартиру свою она продала, имущество прожила… Позже я спросила, смог ли он ее устроить. Он ответил только, что пока не решено. Я еще подумала, что ему неприятно мое напоминание. Он вообще-то не особенно любил оказывать протекцию.

С и л а ш и. Думаю, для вас лучше считать это случайностью…

К а т а. Что?

С и л а ш и. Что эта женщина — ваша бывшая няня. И не ищите тут чего-то рокового.

К а т а. Не все ли равно теперь, что я ищу. Сердце мое все поняло в ту минуту, когда я увидела на склоне их фигуры. Даже в минуту смерти они будут стоять перед моими глазами как олицетворение человеческой неблагодарности…

С и л а ш и. Благодарность — это чувство, проявляющееся в затишье. В пылу страстей оно неспособно проявиться.

К а т а. Пыл страстей! Какой тут пыл? Маленькой Матильде вновь захотелось подняться туда, откуда она скатилась. А для этого наиболее целесообразно воспользоваться старыми, хорошо знакомыми слабостями дяди Эрнё. Она с благоговением слушает его планы реорганизации завода. Уже тогда она слушала с таким же преданным выражением лица, если Эрнё иной раз снисходил до нее и рассказывал ей о чудесах техники.

С и л а ш и. Если все обстоит так, как вы рассказываете, что они могут отнять у вас?

К а т а. Что? Теперь уже ничего! Все, что можно было, я отдала сама.

С и л а ш и. Что именно?

К а т а. Свою жизнь.

С и л а ш и. Это не совсем так… Во-первых, вы живете.

К а т а. Лишь для того, чтобы оплакивать свое украденное прошлое.

С и л а ш и. Прошлое — ваше неотъемлемое достояние, и никто не в силах отнять его у вас.

К а т а. Молодой женщине никогда не почувствовать того, что чувствовала я… там. Ее бы до такой степени не обидели, не унизили. Она еще за все в жизни может расплатиться. У нее в руках козырь: она сама. Но что могла сделать я? Повернуться и бежать, во всяком