Драмы - Гуго фон Гофмансталь

В то время, как Антонио говорит, в дверях тихо появляются три девицы и останавливаются, слушая его. Тицианелло, который стоит немного поодаль, рассеянный и безучастный, замечает их. Лавиния в богатой одежде венецианской патрицианки, ее белокурые волосы покрыты золотою сеткой. Кассандра и Лиза, девушки 19 и 17 лет, в простых платьях из белой мягкой волнующейся ткани, их обнаженные руки обвиты вверху золотыми запястьями в виде змей, сандалии их и пояса из золотой ткани. У Кассандры пепельные волосы, у Лизы желтая роза в черных волосах. В ней есть что-то, напоминающее отрока, как в Джанино – что-то девическое. За ними выходит из двери паж с кубком и чеканным серебряным кувшином для вина.

Антонио.

И если мы душою постигнем,

Как смутно грезят дальние деревья…

Парис.

И если нам раскрыта красота

В безмолвном беге белых парусов

Над гладью синей бухты…

Тицианелло ( обращаясь к девицам, которых он приветствует легким склонением головы. Все оборачиваются).

Если мы

Как счастье и как музыку вкушаем

Волос волнистых блеск и аромат,

И девственного стана белизну,

И гибкость этой ленты золотой —

Он научил нас видеть и ценить…

( С горечью.) Когда поймут нас те, внизу!

Дезидерио ( к девицам).

Скажите:

Кто с ним? Войти нельзя ли нам туда?

Лавиния.

Останьтесь здесь. Он хочет быть один.

Тицианелло.

О, если бы теперь явилась смерть,

В молчании, в прекрасном опьяненье,

И, нежная, над ним склонилась тихо!

Все молчат.

Джанино проснулся и приподнялся при последних словах. Он очень бледен. Он смотрит в страхе то на одного, то на другого.

Все молчат.

Джанино сначала хочет подойти к Тицианелло. Потом содрогается, останавливается, внезапно бросается к ногам Лавинии, стоящей поодаль впереди, и прижимается головой к ее коленам.

Джанино.

Лавиния! меня терзает ужас!

Я близко никогда не видел смерти!

Я вечно буду помнить, каждый миг,

Что мы умрем! Стоять я буду молча,

Где люди веселятся, буду думать

В безмолвном ужасе: мы все умрем!

Я видел раз, как с пением вели

Несчастного на место страшной казни.

Он шел, качаясь, видел всех людей,

Деревья видел, как дрожали ветром

Душистые их ветки в сладкой тени.

Лавиния! и мы идем всегда

Такой дорогой…

Я недолго спал

Там, на ступенях, и проснулся вдруг,

Услышав слово: смерть!

( Содрогается.)

Какая тьма

Спускается угрюмо с высоты!

Лавиния (стоит выпрямившись, устремив взор на совершенно ясное небо. Она проводит руною по волосам Джанино).

Я тьмы не вижу. Вижу я другое:

Вот бабочка порхает, там звезда

Зажглась вечерняя, а в этом доме

Готовится старик уснуть спокойно.

Последний шаг нетруден, в этот миг

Мы замечаем наше утомленье.

Между тем как она говорит, стоя спиною к дому, невидимая рука беззвучно и порывисто отдергивает занавес в дверях. И все, с Тицианелло во главе, без шума и затаив дыхание устремляются по ступеням вверх в дом.

Лавиния ( спокойно, все более и более воодушевляясь).

Приветствуй жизнь, забудь свой страх, Джанино!

Блажен, кто, пойман в сети бытия,

Глубоко дышит грудью безмятежной,

О будущем напрасно не терзаясь,

И отдает могучему потоку

Свободу своих членов: жизнь несет

К прекрасным берегам его…

Она внезапно оборачивается. Она понимает, что совершилось, и следует за другими.

Джанино ( еще стоя на коленях, содрогаясь, шепчет про себя).

Конец!

Он поднимается и следует за другими.

Занавес опускается.

Безумец и Cмерть

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Смерть.

Клавдио, дворянин.

Его камердинер.

Мать Клавдио.

Молодая девушка.

Друг юности.

В доме Клавдио. Костюмы двадцатых годов.

Кабинет Клавдио в стиле empire. В глубине сцены справа и слева большие окна, посредине – стеклянная дверь, ведущая на балкон, откуда спускаются в сад деревянные ступени. Слева белая дверь, справа такая же белая дверь, ведущая в спальню, завешенная зеленым бархатным занавесом. У левого окна письменный стол и кресло пред ним. У колонн стеклянные шкафы с древностями. У стены справа темный резной сундук в готическом стиле, над ним висят старинные музыкальные инструменты. Картина итальянского художника, почти совсем почерневшая от времени, основной тон обоев – светлый, почти белый, украшения белые лепные и золотые.

Клавдио (один, он сидиту окна. Вечернее солнце).

Еще сияет цепь далеких гор

В горячем блеске влажности воздушной.

Плывет венец из белоснежных туч

На высоте с каймою золотою

И с серыми тенями. Так писали

Старинные художники Мадонну —

Гряду ее несущих облаков.

Их теней синева лежит на склонах,

А тени гор наполнили долину,

Смягчая блеск зеленого простора,

Вершина рдеет в яркости заката.

Моей тоске так близки стали те,

Которые живут уединенно

Там, далеко внизу, среди полей!

Богатства их, добытые руками,

Вознаграждают за усталость тела.

Их будит утра чудный, резвый ветер,

Бегущий босиком по тихой степи,

Вокруг летают пчелы, в вышине

Струится жаркий, светлый Божий воздух.

Природа отдалась им на служенье,

Во всех желаньях их течет природа,

Они вкушают счастье в переменной

Игре усталости и свежих сил.

Уж потонуло солнце золотое

В зеленом дальнем зеркале морей,

Последний свет блистает сквозь деревья,

Теперь клубится красный дым, прибрежье

Пылает заревом, там – города,

Из волн они выходят, как наяды,

Качают на высоких кораблях,

Как на руках, детей своих любимых —

Отважных, благородных и лукавых.

Они скользят над дальними морями,

Где никогда корма не прорезала

Волну, где реет таинство чудес, —

И душу будит дикий гнев морей,

Ее врачует он от грез и боли…

Благословенно все и полно смысла,

И жадно я смотрю на дальний мир.

Когда же взор скользит над тем, что ближе,

Все кажется пустынным и печальным,

И оскорбительным, и будто