Овечки в тепле - Анке Штеллинг

– А Марианне перед родами не снились кошмары? Что она рожает монстра, ребёнка без головы?

– Не знаю. А даже если бы и снились: что, по-твоему, это могло бы означать?

– Я просто хотела знать, что вы чувствовали!

– Мы просто радовались вам, детям.

У моих родителей было мало денег. Она продавщица книжного магазина, он чертёжник. Профессии чистые, зарплаты маленькие. Профессии уважаемые, потому что связаны с интеллектуальностью и творчеством, а не с барышами и услугами – как могло быть в случае, если бы книжный магазин, в котором работала Марианна, принадлежал бы ей. Или бы она получила образование – изучала бы, например, германистику? Или если бы Раймунд происходил из династии архитекторов и просто был бы более практичным человеком. Знания-то и ориентиры у него были!

Мои брат и сестра тоже были здоровы. Никто не нуждался в специальной поддержке, никому не требовались протезы или ещё что-то, связанное с дополнительными расходами. У нас хватало честолюбивой воли к продвижению, ловкой маскировки; мы уж точно не принадлежали к бедным.

Бедными были люди, которые не знали, кто такой Ле Корбюзье. Те, для кого он построил эти соты для жилья…

Мы жили в многоквартирном доме шестидесятых годов в Штутгарте. Над нами размещалась пожилая супружеская пара, под нами – одинокая учительница, ортопедический врачебный кабинет и налоговая контора. А мне так хотелось, чтобы в доме жили и другие дети, кроме нас; почему их не было, я не знала, и мне не приходило в голову спросить об этом.

На пресловутом кухонном полу лежал уже упомянутый богоданный линолеум, а в жилых комнатах – ковролин. Который мои родители в какой-то момент содрали, потому что под ним скрывался деревянный паркет. Его планки кое-где отходили, а полоски клея, которыми ковролин был закреплён по периметру, намертво срослись с уплотнением на стыках паркета, так что там залипли шерстинки.

Арендодателя мои отец и мать не стали этим утруждать.

Стены были оклеены обоями под покраску, и эту покраску обновляли раз в несколько лет; это родители тоже проделывали сами. Марианна любила ремонтные работы. Раймунд нет, но не отлынивал от участия в них.

И я научилась всему, что было необходимо: оклеивать, замешивать, наносить, размывать. Оконные рамы, краска, старая одежда сестры и брата. Всего этого всегда хватало.

* * *

«Сделай сам» теперь снова вошло в моду. Только не у меня, Беа, слышишь? Для меня это мрак. Может, ты всё способен сделать сам, но есть разница, почему ты за это берёшься: одно дело – от самонадеянности, и совсем другое – от голода; от скуки или из-за пустого кармана.

К деланию детей это тоже относится. И к их рождению. И к кормлению грудью.

Есть органы в «даркнете» и женское молоко в Интернете, есть служба чистки спаржи в компании «Реве», а вопрос Фридерике, не постригу ли я её детей Зиласа и Зофи… – это же просто круто, что я всё это могу.

Я довольно долго даже задавалась из-за этого. Свысока смотрела на людей, не способных ни комнату покрасить, ни еду приготовить или починить сливной бачок унитаза; на людей, которые никак не перестанут просить у родителей денег – даже на покупку детской коляски, притом что на «иБэй» можно купить дёшево, пусть и ужасной расцветки, но её можно заново обтянуть, будет уникально. Куда круче, чем модель за восемьсот евро! Выложить восемьсот евро за коляску, какое убожество. Нуждаться в родителях, когда уже сами родители.

Я настолько наловчилась в восполнении моего хлипкого бюджета за счёт собственных умелых рук, что не обращала внимания не только на причины и границы этой самодеятельности, но и на вопрос, кому от этого польза. Вот теперь и посмотрим, как мне удастся смастерить нам новую квартиру: взять коробки из-под яиц, скрепить их шампурами для шашлыка. Подумать только, как далеко я могла бы в этом зайти: может, не только постричь, я бы и грудью выкормила Зиласа и Зофи, если бы Фридерике меня об этом попросила? Может быть, даже и выносила бы их для неё?

– Известно же, – сказала Фридерике, когда мы сидели на солнце перед кафе.

Это было осенью три года назад, когда между нами всё было уже не так радостно, но мы ещё регулярно встречались. Больше не у них дома, а лучше где-нибудь в городе, в общественном месте. И вот мы сидели и болтали, и я жаловалась, что мне тяжело оплатить в одном месяце две групповые поездки от детского сада и две от класса, а Фридерике сказала:

– Известно же. Об этом надо заранее думать, можешь ли позволить себе детей.

Я уставилась на неё. Она смотрела не на меня, а вслед людям, которые гуляли по нашему кварталу – мимо бутиков с уникальными вещами. Кто мог их себе позволить, а кто нет, кто делал покупки для себя, а кто по чьему-то поручению, так сходу сказать было нельзя. И Фридерике, и я – мы, должно быть, тоже выглядели со стороны одинаково; правда, я в этот момент немного растерянно. По крайней мере, неспособна была что-нибудь возразить. Было ли то начало или конец, то есть конец моей дружбы с Фридерике или начало моего присутствия в реальности? Ибо, разумеется, она была права: известно же, что дети стоят денег и что не обзаводишься тем, чего не можешь себе позволить.

Вера тоже сидела с нами за одним столом, глядя в свою тарелку, собирала пальцем крошки и ничего не говорила – и это было нормально, потому что можно было допустить, что она ничего и не слышала. С момента рождения Леона Вера по большей части занята собой, всегда на грани коллапса и в размышлении о своих ошибочных решениях, а высказывание Фридерике относилось, возможно, не столько ко мне, сколько к Вере или вообще ко всем матерям, которые постоянно жалуются и хотят сочувствия. У всех слишком мало денег, или слишком мало времени, или слишком много детей, или слишком много стресса, слишком мало радости, слишком мало секса, забитые сливные трубы или грыжа межпозвоночного диска. Откуда бы ей было это знать! Что деньги не растут на деревьях. Что привлекательность партнёра пропадает, а сидячая работа перегружает позвоночник. Что вещества, смываемые в канализацию, не исчезают только оттого, что ты их больше не видишь!

Мне следовало бы это знать и спросить себя, почему же я всё-таки не знала, а Фридерике явно знала. То ли она была умнее меня, то ли умела рассчитывать, размножаться ли ей, и