Silentium! - Цвейг

со своей судьбой и уходил в себя, а кто-то, наоборот, подвергаясь унижениям со стороны взрослых, искал тех, на ком можно было отыграться в отместку. Вторые, как правило, представляли меньшинство, но именно они делали жизнь остальных ещё хуже. Когда я только оказался в детдоме, я в полной мере прочувствовал это на себе. Попав в приют уже в подростковом возрасте, я стал там чужим абсолютно для всех, но это не мешало местной шпане чесать об меня кулаки, да и не только. Прежние пустяковые драки в обычной школе и макание одноклассников башкой в унитаз ни в какое сравнение не шли с той жестокостью, которой я подвергался.

Макс повернул голову в мою сторону и более тихо сказал:

— Но я не такой, как ты. Я терпел год, терпел два и, когда понял, что до совершеннолетия мне оттуда не выбраться, в конечном счёте сдался.

Было видно, что парню было тяжело говорить о прошлом, и я успел пожалеть о том, что настоял на этом разговоре. Я не предполагал, что рассказ Макса мог уйти корнями настолько глубоко в его мрачные воспоминания, и теперь мог только сильнее сжимать руку парня в своей, слушая его.

— Для того, чтобы стойко сносить издевательства и при этом не потерять себя, нужно обладать силой. И я не про ту силу, которая позволяет разбивать другим носы в ответ. Физической силы мне хватало, в отличие от внутреннего стержня, которого у меня не было. Я всегда был слишком слаб для того, чтобы противостоять враждебной внешней среде, тем более в одиночку.

Парень облизнул пересохшие губы.

— Так я сблизился с Никитой. Тем самым неадекватным подонком, который хотел тебя изуродовать. Но я ничуть не лучше него.

У меня перехватило дыхание. Желтозубый был тем самым Никитосом, который названивал Максу?

— Он был младше на пару лет, но попал в детдом раньше меня и представлял собой точно такую же грушу для битья. Однажды, когда его в очередной раз отклепали старшие ребята, я заметил, что, вместо с того, чтобы рыдать и зализывать раны, он яростно метался по нашей спальне и бормотал что-то о том, что перережет всех своих обидчиков. Как раз такой человек мне и был нужен для того, чтобы противостоять другим. Мы закорешились и постепенно стали теми, кого уже не только никто не смел трогать, но и кого все боялись. Я больше не забивался в угол от ужаса и не молил никого о пощаде, а стал человеком, от которого прятались и которого просили остановиться. Но я ничего перед собой не видел, потому что, только нападая на других, мог наконец чувствовать себя в безопасности. По-другому бы я попросту не вывез.

Я сглотнул, но руку Макса не отпустил. Понимая, что может напугать меня, рассказывая подробности того, что вытворял, парень на какое-то время замолк. Даже в сумраке комнаты можно было заметить, что белки его глаз были красноватыми от сдерживаемых слёз. Но его голос оставался тихим и ровным.

— Всё изменилось, когда мне было шестнадцать. Никитос был намного более отбитым, чем я, и никогда не умел себя сдерживать, а я очень просто поддавался его безумию. Один раз мы с ним на пару до полусмерти избили одного паренька, и он в бессознательном состоянии загремел в больницу с сильнейшим сотрясением мозга. Если бы он не выкарабкался, нас с Никитой упекли бы в колонию для несовершеннолетних, и моя жизнь была бы кончена. С пацаном в итоге всё было нормально, его поставили на ноги, но эпизод с ним прочно засел в моей голове. Тогда я в первый раз в полной мере ощутил, каким ублюдком стал, и испугался самого себя. Я стал думать о жизни… О своей будущей жизни, которая ждала меня за стенами детдома, и понял, что если буду продолжать в том же духе, то никогда уже не смогу стать нормальным, чтобы влиться в общество. Также в те дни я вновь стал вспоминать свою маму, которую уже почти забыл за своей неконтролируемой злобой. Я выл как израненная шавка, осознав, что она бы сошла с ума от горя, если бы увидела, каким чудовищем я стал. Не такой жизни она для меня хотела и не такого будущего…

По щеке Макса всё-таки потекла сорвавшаяся с уголка глаза слеза. Его потряхивало, и я не придумал ничего лучше, кроме как взять с пола пачку сигарет с зажигалкой и протянуть ему. За время общения с ним я привык к тому, что Макс очень часто курил для того, чтобы успокоиться.

Парень даже не стал вставать и закурил прямо лёжа. Он молча скурил две сигареты и, потянувшись за третьей, передумал и оставил её в пачке.

Немного придя в себя, он продолжил:

— У меня ещё было время для того, чтобы решить, что делать после совершеннолетия. Я выбрал медицину, потому что подумал, что, если стану помогать другим, то смогу хотя бы немного отмыться от той грязи, в которую себя втоптал. В приюте нашим образованием никто особо не занимался, но у меня появилась цель выйти оттуда и поступить в медицинское училище после оконченных одиннадцати классов школы. Именно на этой мотивации я смог продержаться в этом поганом месте ещё два года, и именно она удерживала меня от того, чтобы больше не прибегать к насилию. Я просто… Несмотря на всё, что делал, я просто всё ещё хотел стать хорошим человеком.

Макс приподнялся на локте и посмотрел на меня. От его взгляда мне стало не по себе, но я подавил в себе это чувство. Я ясно для себя решил, что больше никогда не буду его бояться, и не играло роли, что он ещё мог сказать мне. Что бы ни происходило в прошлом, в настоящем я знал уже совершенно другого Макса.

— Артур, я думаю, ты понимаешь, что в этой паршивой жизни есть гнилые вещи, которые так просто не отпускают. Так же, как тебя не отпускает твоя немота.

Парень сел рядом со мной и опустил голову.

— Я пытался вправить Никите мозги… Но он оказался не исправим.

Я не удержался и приобнял сжавшегося Макса. Он не обратил на это внимания и безэмоционально сказал:

— Когда я вышел из детдома, я надеялся, что больше никогда не встречусь с ним. Но недавно ему тоже исполнилось восемнадцать, и он нашёл меня, попытавшись втянуть в свою новую компанию. Уже где-то здесь, в городе, он познакомился с Жекой и был уверен, что мы теперь сможем