Искушение - Джейн Генри

Его хватка на моих запястьях усиливается, когда он снова входит, на этот раз сильнее, чем раньше. Вскрикиваю.

— Я сделал тебе больно? — спрашивает он, озабоченно нахмурив лоб.

— Нет, Господи, нет. Не останавливайся, — умоляю я. — Пожалуйста... пожалуйста, папочка, возьми меня.

— Ты идеальна, — шепчет он мне на ухо. — Идеальна, Вера. Спасибо. Я никогда не забуду, что ты мне подарила.

Толчок за толчком он выстраивает идеальный ритм, поднимая меня все выше и выше. Я хотела слиться с ним в единое целое. И это происходит прямо сейчас, единственным возможным способом.

Он ругается, а затем чувствую, как он кончает внутри меня, оргазм накрывает меня следом, но в этот раз он другой, более сладкий, более полный, более совершенный.

Мы оба парим на волнах экстаза, пока Марков не падает рядом и что-то бормочет по-русски.

Глажу рукой его мускулистую спину, покрытую потом, и понимаю... впервые в жизни я чувствую себя женщиной.

— Марков, — задумчиво и тихо произношу я.

— Ммм? — отвечает он, уткнувшись головой в мою грудь. В этот момент он почти выглядит мальчишкой.

— Что только что произошло?

— Ты сделала мне величайший подарок, который женщина может подарить.

— Девственность?

— Твое доверие. Твою откровенность. Твою уязвимость. И да, детка. Твою девственность.

Он нежно целует меня в щеку.

Хихикаю, вспоминая, что только что сделала.

— Ты заставил называть тебя Папочкой.

Шлепаю его по плечу.

— Да, — отвечает он с удовлетворенным смешком. — И тебе это понравилось. Я знал, что так будет.

Конечно, понравилось. Это было одновременно запретно и чертовски возбуждающе.

— Никогда не называла своего отца Папочкой. Почти никак его не называла. Почему же это не показалось неправильным?

Он ухмыляется.

— Потому что ты чертова маленькая извращенка, милая. И тебе нравится то, что я тебе даю — защиту. Заботу. Поддержку

Ммм. Да. Определенно нравится.

— Мой разум привык искать причины всего, что происходит, но иногда мне нужно остановиться.

Марков улыбается в ответ.

— Да, нужно. Иногда нам не обязательно знать причины того, что мы делаем. Почему нам что-то нравится. Почему любим то, что любим. Почему мы любим тех, кого любим.

Любовь.

Он сказал это. Черт возьми, он действительно сказал это. Но, видимо, пока мы рассуждаем гипотетически. И все же...

Мы лежим в кровати. За окном чернильная темнота, и окно приоткрыто ровно настолько, чтобы можно было услышать характерное стрекотание ночных сверчков. Меня поражает, что там, где люди не понимают друг друга из-за языкового барьера, ночные звуки сверчков звучат как универсальный язык.

— Это удивительно, — шепчу я. Чувствую себя совершенно обнаженной, но в лучшем смысле этого слова. Уязвимой. И это заставляет меня задуматься.

— О чем именно?

— Я не понимаю ни слова по-русски, а есть люди, которые не понимают английский. Но язык сверчков понятен всем. Они говорят на одном языке. А что, если бы люди не имели таких ограничений?

— Мы бы поубивали друг друга, — шутит он. — Иногда языковой барьер — это единственное, что удерживает людей от ссор.

— Верно, — соглашаюсь с ухмылкой. — Когда я была маленькой, мы с сестрой придумали свой язык, чтобы разговаривать друг с другом. Это было весело.

— Мило. Мы с братьями делали что-то подобное. У нас были свои жесты, и мы думали, что выглядим очень круто.

Он зарывается лицом в мои волосы и вдыхает.

— Тебе нравится?

— Да. Ты пахнешь чертовски приятно. Будто я нахожусь посреди поля весной, окруженный фиалками.

— Значит, дорогая парфюмерия того стоила.

Он снова глубоко вдыхает.

— Несомненно. Когда мы с братьями использовали наши жесты, отец думал, что мы издеваемся над ним, и быстро положил этому конец.

— Черт возьми. Вот же строгие русские отцы. Сколько у тебя братьев?

Марков отвечает не сразу. Вопрос-то простой. Почему он колеблется?

— У меня пять братьев и одна сестра, — говорит он. — А у тебя?

— Вау. Одна старшая сестра. У тебя так много братьев.

— Ммм, — соглашается он. — Но я не хочу говорить о них в постели.

Он склоняется и покусывает мочку моего уха, отчего взвизгиваю.

— Я не так уж и устала. Мне нравятся ночные разговоры.

Вытаскиваю ноги из-под одеяла, потому что мне жарко. Он помогает мне, стаскивая одеяло, когда палец застревает.

— Я не говорил, что нужно спать. Мы можем продолжить говорить.

Мне нравится ощущать его теплое, сильное тело под собой. Сгибаю ногу в колене и закидываю ему на талию. Эта маленькая, простенькая комната кажется такой же уютной, как большая комната с потрескивающим камином и мягким светом ламп.

— Расскажи мне о себе, о своих братьях и сестре. Мне интересно послушать, — прошу я, теснее прижимаясь к нему. Большая, шумная семья и шалости с братьями и сестрами это одна из моих фантазий. — У меня с сестрой не было особых отношений. Ее отправили в какую-то русскую школу-интернат.

— Поэтому ты осталась одна дома?

— Моя мама настояла на этом. Я была слишком маленькая. Она умоляла отца оставить меня с ней, а к тому времени у него уже была любовница, и ему было важно лишь успокоить мать.

— Понятно.

Склоняюсь к нему и переплетаю наши пальцы.

— Я часто думала, каково это иметь большую семью. Ты общался со своей тетей, в детстве?

Он качает головой.

— Нет. То, что она устроила меня на работу к твоему отцу, было способом восстановить отношения с семьей.

— Интересно. Наверстывает упущенное?

— Именно. Я проводил гораздо больше времени с братьями и сестрой, чем с кем-либо еще. Отец часто отсутствовал дома из-за работы, а мама была перегружена, пытаясь справиться с нами всеми. Старший брат и я взяли на себя много обязанностей.

— Неудивительно, что ты такой властный, — дразню я.

Марков лишь пожимает плечами.

— Это, наверное, в моей природе. У отца была поговорка: — Старший брат это правая рука отца. От старших всегда ожидают, что они возьмут на себя ответственность и обязанность руководить семьей.

— Расскажешь, как это было?

Глаза Маркова смягчаются, на мгновение в них мелькает ностальгия. Он слегка поворачивается ко мне, его голос становится глубоким и задумчивым.

— Это было нелегко, Вера. Мне