Кляпа - Алексей Небоходов

Глаза скользнули вниз, и уголок её рта дрогнул. Она облизнула губы – медленно, с намерением, как будто пробовала вкус ещё до прикосновения.

– Очень даже неплохо, – сказала она, не повышая голоса. – Прямо скажем, выше ожиданий.

Гриня приподнялся на локтях, глаза округлились, язык запутался в фразах: то ли сказать, что он не против, то ли уточнить, что это происходит по его согласию, то ли просто попросить подождать минуту, пока мозг не поймёт, как реагировать на женщину, в чьих глазах – не страсть, а производственный план.

Валя внутри кричала. Без слов. Просто с ужасом и паникой, которые метались внутри тела, не имея доступа ни к мышцам, ни к голосовым связкам. Она наблюдала за собой, как пассажир поезда, влетевшего в тоннель с криками «экспресс в ад» на стенах.

– Отлично, – пронеслось у неё в голове. – Теперь мой организм захватил инопланетный диктатор, который считает, что БДСМ – это лучшая форма межгалактической дипломатии.

Кляпа наклонилась к Грине, провела ладонью по его груди, затем зажала подбородок, заставив его снова смотреть ей в глаза.

– Ты всю жизнь любил смеяться над чужими недостатками, – прошептала она, протягивая каждое слово голосом, в котором клубились бархат и угроза. Он был низкий, грудной, с той самой вибрацией, от которой у мужчин теряется счёт времени и границ. – Теперь твоя очередь узнать, что такое унижение с удовольствием. Поверь, я умею превращать слабость в инструмент.

Он судорожно вдохнул, глаза у него стекли. Он не понял – ему нравится это или он боится. Или и то, и другое.

А Кляпа уже продолжала работать. Без сбоев. Без сомнений. Без жалости.

Она на секунду замерла, словно переключившись с технической стадии на творческую. В её движениях появилась театральная роскошь – та, что принадлежала женщине, уверенной в своей власти и получающей от неё удовольствие. Внутри Вали что—то взвизгнуло. Мысленно. Её тело сидело в уголке сознания и наблюдало, как всё это разворачивалось, с той смесью ужаса и фатального смеха, которая бывает только у зрителя без права выйти из зала.

Она, не отводя взгляда от Грини, наклонилась к рюкзаку в углу. Вытащила оттуда старый школьный ремень – тот самый, с коричневой кожей и металлической пряжкой, которая уже давно потеряла всякую функциональность, но сохранила грозный вид. Ремень щёлкнул в воздухе с тем звуком, которым в кино запускали тревогу.

– Руки, – сказала она спокойно, как будто попросила передать соль.

Гриня подчинился – медленно, с осторожностью ребёнка, которому пообещали «сюрприз» за плохое поведение. Она ловко обвязала его запястья ремнём. Узел получился плотным, но не жестоким. Эстетически выверенным. Теперь он выглядел как пленённый отличник, проваливший экзамен по жизни и угодивший на переаттестацию в кабинет телесного абсурда.

Кляпа подошла к вешалке и сняла ярко—красный галстук с новогодними ёлками. Вешалка зачем—то стояла в углу, как немой свидетель театра унижения. Галстук оказался шёлковым, глупым, вызывающе несексуальным – и именно в этом заключалась его сила.

– Открой рот, – произнесла она снова низким, вибрирующим голосом.

Гриня замер на полсекунды, затем послушно подчинился. Галстук оказался у него в зубах. Она закрепила его, словно делая подарок самой себе. Образ завершился: бледный мужчина в полуразобранной одежде, с ёлочным кляпом и руками, связанными школьным ремнём. Где—то между отработкой унижения и новогодним корпоративом в альтернативной реальности.

Кляпа взяла линейку – прозрачную, тридцатисантиметровую, с надписью «Геометрия – друг порядка». Медленно щёлкнула ею по своей ладони. Гриня вздрогнул.

– На четверть оборота вправо, – приказала она чётко, без интонаций, будто вела муштру перед проверкой. Он послушно повернулся. Плечи у него дрожали, ступни скользили по ковру. Он пытался угадать, что будет дальше, и проваливался в этом угадывании.

Она щёлкнула линейкой по его лопаткам. Не сильно. Звук прозвучал звонко и чисто. Затем пальцем медленно нарисовала на его спине какие—то цифры. Что именно – оставалось загадкой. Возможно, это была оценка. А может, номер очереди.

– Ты был плохим мальчиком, – прошептала она, склоняясь к его уху. – Очень плохим. И теперь будешь делать домашку. Сперва в черновике…

Он издал нечленораздельный звук. В нём смешались страх, возбуждение и та самая детская паника, когда не выучил стихотворение, а вызвали к доске. Его глаза расширялись с каждой фразой, он уже не мог притворяться. Он не знал, что это: секс, казнь или проверка.

Кляпа отступила на шаг. Осмотрела импровизированную сцену с удовлетворением дизайнера, завершившего инсталляцию. А затем, словно вспомнив про финальный штрих, наклонилась к нижней полке стеллажа.

– Контрольная, – произнесла она. – Без подготовки.

В её руке оказался половник. Как он туда попал – оставалось вопросом философского толка. Она держала его, как дирижёрскую палочку. Или как жезл судьбы.

– По телесным наказаниям, – добавила она и щёлкнула им по своему бедру. Тихо. Но с намёком.

Валя внутри сжалась до скрипа. Её тело натянулось. Ей хотелось провалиться в щель между подушками дивана и исчезнуть. Но она оставалась зрителем. Заложницей. Свидетельницей.

А Кляпа продолжала двигаться. С каждым шагом – всё медленнее, всё увереннее. В этой абсурдной эротике с запахом школьной доски и корпоративного безумия она была актрисой. Сценаристкой. И судом.

Кляпа провела ладонью по его груди, будто собираясь вытереть с него пыль. Движение было не резким и не медленным – оно просто случилось, как точка в предложении, где не хватает смысла. Она посмотрела на него с лёгкой насмешкой, но не злой – скорее с тем видом, как на ребёнка, который честно выучил стихотворение про осень и теперь ждёт конфетку.

– Я вижу, ты послушный мальчик, – сказала она, низко, с оттенком почти утренней лености, той, что остаётся на голосе после бессонной ночи. – И, пожалуй… заслужил небольшую награду.

Гриня не ответил. Не мог. Кляп всё ещё оставался у него во рту, скомканный, чуть перекошенный, как воспоминание о собственной несмелости. Его губы были приоткрыты, дыхание неровное и шумное, словно каждая попытка вдоха требовала отдельного согласия. Зато во всём остальном – в теле, в плечах, в том, как он сидел, слегка завалившись на локти – чувствовалась предельная внимательность. Он будто ждал команды, которой не знал. И страшился, что она уже прозвучала.

Кляпа опустилась на колени. Не рывком, не как киношная героиня, а медленно, с точной пластикой, как будто этот момент она репетировала перед зеркалом не меньше года. На лице не было улыбки. Только сосредоточенность. Взгляд её был направлен чуть вверх – как у врача, перед тем как задать самый важный