История в зеленых листьях - Светлана Нина

В нём не было навязчивой маскулинности, отвратительности следуемым шаблонам. Не было даже желания притоптать, разрушить чью-то цельность, чтобы обрести успокоение и уверенность в собственной неотразимости.

Апофеоз тоски по прошлому и крушение окрашенных ускользнувшей хрупкостью воспоминаний резанули память. И вмиг не осталось ничего. Неужели всё снова будет как прежде – без дружбы, без вдохновения? Лишь серый Питер и кофе с коллегами… Ленивый шелест дождя, бесцельное блуждание по вычерченным улицам. И мучительность воспоминаний.

Захотелось прекратить эту интенсивность, хотя прежде она подкупала. Спонтанно прыгнуть в воду, плюнув на все земные связи. Ведь несколько последних десятилетий человечеству талдычили, как ничтожна планета вместе с нашими собственными жизнями. Нарастало. Сначала просто привлекательны казались волны, потом хотелось погрузиться в них, чтобы уменьшить боль, как при ожоге. А потом просто прыгнуть в пучину, ни о чём не думая. Только об избавлении.

Беспредельное одиночество, но не от недостатка людей вокруг. Поигрались с ней, поулыбались и пошли своей дорогой. Мир, отдающий многоголосием сожалений и молчания от страха быть непонятым, был так обрублен и так жесток за внешней статичностью.

– Ты что творишь?! – услышала Мира грубый мужской крик. Не слепленные думы сменились до тошноты отчётливой неотвратимостью реальности.

Он стоял наверху, на мосту, и что-то кричал. Мира не шевелилась. Ей всё осточертело. Какой-то навязчивый незнакомец, что ему надо? И вот он уже здесь, тянет её за руки, в разные стороны разлетаются брызги… он вытаскивает её из реки, что-то говорит, успокаивает, куда-то звонит.

11

Смеркалось. Её летящее платье невесомо облепляло пропитанную тёплым летним воздухом кожу. Страшно было подходить к двери, потому что она растаптывала прошедшие часы истинно юношеского счастья, ставя перед неотвратимостью двигаться вперёд, вместо того чтобы желанно оставить всё прежним. Между ними установились в тот день самые доверительные отношения. А она, вместо того чтобы просто наслаждаться компанией и размеренностью пригородных садов, с тревогой и трепетом, коря себя, думала о том, что хочет закончить этот день как прежде, во времена кратковременных, но богатых воспоминаниями вознесений. Словно вернулась в зарождение собственной молодости с беспечными медовыми закатами и свободой передвижений. В те исполненные полной отдачи дни истинной расслабленности. Он шёл рядом и балаболил о чём-то – золотистый, юный. Может, мечтающий в этот момент о какой-то девице, оставшейся там, в его жизни до неё. Мучительное, цепляюще-изматывающее, неповторимое чувство, доводящее едва ли не до экстаза…

Эти продолжительные пологие глаза цвета неба. Частица неё самой, заколдованным образом вклинившаяся в её судьбу… Поразительный архетип понимающего мужчины, призванного не размозжить, а помочь – редкостная роскошь на протяжении истории монотеизма. Безумное, не внушающее доверия допущение.

Она тронула его за плечо и обхватила длинной ладонью руку выше локтя. Упругую, твёрдую часть молодости. Тим рассмеялся. Как мучительно было не видеть в ответ надежды! Только безоблачный отсвет юности и желания жить.

Они подошли к тени от огромной берёзы, за которой притаился родительский дом.

– Они, наверное, уже поужинали.

Недостижимый… и потому втройне желанный. Но лет ей уже не так мало, чтобы очаровываться идеализмом. Хотелось больше, чем когда-либо. Прошлые расширили понимание, что мужчина может дать что-то кроме неуверенности в себе и бесконечного ожидания. Сердце словно пухло в груди, захватывая всё окружающее, как полезная опухоль, одаривающая организм окситоцином. Когда-то хотелось самостоятельности, материализма. Ходить с девочками в кафе, смеяться, а вечером желанно оставаться одной в квартире, обставленной с аскетизмом и скандинавским пренебрежением к барахлу. Пожить в реальности пожила, а оказалось, что тяжело это, и времени отнимает бешено. Не оставляет неосязаемого, но безмерно необходимого времени для вознесения души на уровни оторванности от повседневности, для прикосновения к сокровищницам человечества. Всё, что они имели, когда-то было лишь идеей или вовсе не существовало и уплыло, не обретя огранку материального.

– Да-да, – прошептала Мира и потянулась к нему в дурмане нереальности.

Она испытала жалостливую грусть, что эти нежные и крепкие руки достанутся какой-нибудь несмышлёной девице… И они станут приезжать на выходные. Не легче ли присвоить его, хоть это и кажется нереальным? И тогда с ней он будет откровенничать и веселиться под гнётом сумерек.

Он с благодарностью обнял её в ответ. Его сердце не стучало учащённо, как у тех мальчиков, с которыми она бывала наедине в комнатах с потушенным светом, когда они доводили начатое до конечной точки. Парадоксально, но близость с ними нравилась больше их самих. Безответные чувства – самая пленительная область искусства. Причём добиться результата вторично по сравнению с самим процессом.

Он обнял её по-братски. А она добралась до его губ. На мгновение причудилось, что всё состоялось.

Тим отпрыгнул, с силой разорвав объятия. Ошарашенная, она стояла под подёрнутой холодком дыма луной.

– Не говори ничего, – отчеканила она.

– Я…

– Не говори! Я всё поняла!

– Но я ничего не понял!

Мира со страхом заглядывала внутрь себя. Привыкшая делать это, чтобы облегчить собственную жизнь, теперь она ужаснулась смятенности своих ориентиров.

Уже со второй встречи у них начались бешеные отношения. Они по-дружески дрались и оскорбляли друг друга. Тимофей, любитель красоты и процветания, не опасный, а даже трогательно-беззащитный, располагал к себе с первого предложения, озвученного мягким благозвучным голосом. Колкий и лукавый Тим, раздражающий своей громкостью. Мира развязно разговаривала с ним, не применяя тех фильтров и масок, которые обычно используют люди в разговорах с посторонними или даже своими.

Дело было не в статусе, не в физиологии, а в неутолимом чувстве собственничества и невозможности помыслить, что он может расточать себя кому-то другому, пока она не у дел. Может, Мира слишком мало знала мужчин и даже в близких предпочитала видеть не их самих с их пороками, а отражение себя и созданного в отрочестве психотипа. Несмотря на всё свободоволие, Мира так и не смогла изгнать из глубин подсознания тошнотворный образ мужчины – избавителя и защитника. Будучи воспитанной умными женщинами, она понимала опасность играть с хозяевами планеты и поэтому предпочитала абстрагироваться от них.

А потом возник тот вечер, когда она вернулась домой ночью… И всё это закончилось в той мелкой речушке. Что привело её прямиком в пушистые кудряшки Вари и очередную ослеплённость чужой душой.

12

Они смеялись, сидя на полу по-турецки и потягивая мятный чай из невесомо-фарфоровых чашек. Закат хлестал в лишённые удушающего влияния штор окна, расплавляя их золотой пылью от бежевых, почти атласных облаков. И всё было покрыто каким-то шёлковым туманом эфемерного полустёртого романа, преломлено ровно до того, чтобы стать чуть размытым. Слова