Рыжий вечер - Вера Камша

Стурнийская империя

1256 год Счастливой Эры

Небо было иссиня-лиловым, а на западе рыжим-рыжим, как цветки календулы, и по нему, низко наклонив рогатые головы, мчались свинцовые быки с мощными загривками. Их кусали за ноги юркие гончие, над ними кружили совы, и все — и псы, и быки, и птицы — были облаками, летящими сквозь закат, а он догорал. Догорает все — день, лето, молодость, человек, империя, звезда… Даже само Время когда-нибудь да сгорит.

— Время тоже когда-нибудь сдохнет, — сказал фавн и с хрустом раскусил рыжее — тоже рыжее — яблоко. — Да и шут с ним! Не жалко.

— Не жалко, — согласился Марк Карменал и подкинул в огонь пару шишек.

Костер горел, и небо горело. Оно казалось таким огромным, не то что огонек на краю чернеющего поля, только костерок будет жить и в ночи.

— Уплываешь? — Козлоногий зевнул и погладил свирель. — Нет бы налить, а то я весь язык отболтал с твоими титанами. Ну, жили, ну, не живут больше, тебе-то что?

— Любопытно, — соврал Марк и потянулся за плащом. Его ждала девушка. Странная девушка, которой не место в придорожной харчевне, но Агапе отыскалась именно там. Юная золотоволосая богиня, дочь радушного толстяка и жадной стервы. Богиня и фавн — не многовато ли для полного кур, сплетен и пыли местечка?

— Ты только при козулечке своей не сплохуй, — хмыкнул козлоног. — Девчонки, они такие, злятся, когда на луну таращатся, а не на них. Или давай я за тебя схожу, небось не напутаю…

— Нужен ты ей!

— А ты? — Фавн поскреб за ухом. — Ходят тут… Зарятся на цветочки.

Человек отмахнулся и растворился в темноте. Козлоногий знал много и еще больше выдумывал, но других готовых говорить о павших царствах Марк не нашел, сколько ни искал. Люди не помнили, кентавры злились, и немудрено — то, о чем стыдно и страшно вспоминать, забывают. Изо всех сил. Вырубая рощи и виноградники, придумывая новые имена, срывая до основания храмы и башни… Странно, что люди с конягами не попытались засыпать Стурн, разве что поняли, что убивать озера и горы дано лишь Времени. Убивать, размывать, уносить, что угодно…

Время не создает, не порождает, а рушит. Люди, что б ни плели жрецы, такие же дети Неба, как сгинувшие титаны и вымирающие полускоты. Бесплодное, полное зависти божество лишь натравило смертных на вечных, только это не повод возносить ему хвалы! Марк и не возносил, как не кланялся натыканным по всему Стурну императорским истуканам и не давал взяток императорским чиновникам; впрочем, давать было нечего — певец был бедней ящерицы. Обычно это его не заботило, но сейчас Марк не отказался бы от пары монет — купить Агапе опаловый — именно опаловый — убор. Колдовской камень как нельзя лучше подходил светлоглазой волшебнице, вчера потеснившей в душе Марка прежний мир и нынешние дороги. И ведь видел лишь дважды, а говорил и того меньше!

* * *

Отец засел за кувшин с очередным «лучшим другом», мать и бабушка были заняты в харчевне, сестры и брат спали. Оставались вечно торчащий у окон судья Харитон и сплетницы у источника — этих точно улицей не обойдешь. Агапе воровато оглянулась, раздвинула похожие на бурьян отцветшие мальвы и, рискуя порвать платье, перелезла через забор. Ни домашние, ни соседи не заметили, а на дороге никого не было: Кробустовы овраги путники предпочитают миновать засветло. Девушка снова огляделась, метнулась за стерегущие деревню тополя и замерла, прижавшись спиной к морщинистому стволу. Она ни разу не выходила ночью со двора и ни разу не встречалась с парнями. Старшие называли дочку харчевника послушной, подруги — трусливой, а ей просто не хотелось.

Сыновья соседей Агапе не нравились, может быть, потому что мать с бабушкой, выбирая жениха, пересчитывали чужое добро со сноровкой мытарей. «Невеста» молчала и думала о чем-то ей самой непонятном, а вчера это непонятное вошло в дом и улыбнулось.

Было слегка за полдень, и девушка срезала с обвивавших веранду лоз поздние гроздья… Нет, тогда она ничего не поняла, мало ли кто заворачивал в харчевню. Агапе просто стало любопытно, что за песни принес загорелый бродяга с китарой. Она услышала их вечером, услышала и рассмотрела певца. Тот, почувствовав чужой взгляд, обернулся. Их глаза встретились, и все вышло, как в песне… Гости стучали кубками и стаканами, смеялись, грустили, приосанивались, но струнный звон и нежные слова принадлежали Агапе.

По улицам прогнали коров, звякнул вечерний колокол, и бабушка отправила внуков спать. Лечь казалось немыслимым, и девушка устроилась на окне, не зная, что делать, куда бежать, кого и о чем просить. Песни стихли, гости утихомирились, поднялись к себе, как всегда переругиваясь, родители, а она смотрела на вдруг приблизившиеся звезды и повторяла слова чужой любви, ставшие ее собственными. Потом Агапе все же легла и даже уснула. Сон был светлым и тревожным, как ранняя весна, а утром девушка столкнулась с певцом. Разговор вышел коротким… Единственный их разговор, прерванный бабушкой с ее половиками. Марк просил, и она обещала вечером выйти. Она вышла. Она ждала…

— Вот ты где!

— Я… Я тут.

— Вижу. Разве можно не увидеть звезду?

— Не говори так…

— А как мне говорить? Я никогда еще не держал звезду за руку. Странное чувство.

— Я не звезда!

— Врешь… Ты звезда-врунишка, вот и врешь…

Он не верил, а Агапе верила. Каждому слову, взгляду, улыбке. Она, всю жизнь слушавшая про похищения, изнасилования, обманы, не боялась и не сомневалась. Вспыхивали у горизонта синеватые искры, шелестели сухие травы, важно плыл по небу лунный щит.

— Раньше на нем проступали лики богов, потом люди подняли руку на бессмертных, и боги отвернулись. Нам остались лишь пятна.

— Это сказка?

— Нет, потому что я знаю только одну сказку. Это — ты.

Сказкой была не Агапе, сказкой была эта ночь и двое, бредущие рука об руку по ставшему небом полю. Он спрашивал, она отвечала, она спрашивала, он рассказывал. О великом озере и великом городе. О канувшем в воду храме. О прекрасных титанах, что когда-то ходили по земле. Они были светловолосы и светлоглазы, как Агапе, они не знали старости и болезней, а потом проснулась зависть, и красота иссякла…