На изнанке чудес - Юлия Флоренская

Подкрепившись стряпней кота Обормота, все трое вместе с черно-белой собачьей компанией отправились в поле. Там ворочали колесами нагруженные повозки с впряженными лошадьми да горбатились наемные рабочие. Неподалеку бродили аисты, чинно и осторожно выискивая в стерне зерна.

— Ну и что мы здесь забыли? — въедливо поинтересовалась Юлиана.

— Надо бы узнать прогноз погоды, — сказала Пелагея. — Саженцы на подоконнике в рост пошли, пора высадить их на клумбу, а барометр застрял на отметке «великая сушь».

— Но как ты собираешься узнавать прогноз? — тявкнул Кекс.

— По лягушкам или мухам? — предположил Пирог.

— Или по ласточкам? — ввернула Юлиана, просто чтобы не стоять молчаливой статуей. Ответ уже был ей известен. Пелагея с аистами на короткой ноге. Они, почитай, друг в друге души не чают. Когда Пелагея подзывает аиста, он без промедления летит к ней, а потом исполняет любое ее поручение. Вот и сейчас захлопали широкие крылья, два угольно-черных глаза преданно взглянули на «царицу природы», а острый клюв раскрылся, чтобы начать беседу на неразборчивом птичьем языке.

— Не грядут ли обложные дожди? — поинтересовалась Пелагея. — Или, например, потопы? Когда ждать нового набега туч?

Аист запрокинул голову далеко на спину, медленно передвигая суставчатыми красными ногами.

— Чтобы узнать, мне понадобится слетать на разведку, — ответил он. Юлиана услышала лишь частое «щёлк-щёлк-щёлк» и припомнила, как общались между собой аисты в деревнях.

«Ну да, клювом щёлкает. Они же только так и умеют».

Пелагея тем временем протянула аисту на ладони пластиковую катушку. Судя по всему, нитки были израсходованы давным-давно, и катушка валялась в кармане без дела. Только вот зачем кусок пластика птице? Проглотит, подавится — тут-то ей и крышка. Но Пелагея вовсе не собиралась скормить аисту катушку.

— Здесь невидимая бечевка, — сообщила она. — Обвяжи какую-нибудь тучку и принеси мне. Хочу убедиться, что серьезного ненастья не предвидится.

Аист покорно взял катушку в клюв, взмахнул крыльями и стремительно, точно воздушный змей, поднялся в небо. Через четверть часа он вернулся и привел с собой синюю, очень хмурую тучку. Она собиралась разрастись до гигантской тучи, и ей жутко не понравилось, что ее отвлекают по пустякам.

— Дождь будет, — заключила Пелагея. — Но саженцам не навредит. Очень хорошо.

Юлиана хмыкнула. Фокусы с аистами и тучами ей были уже не в новинку. Зато работник — один из тех, что без роздыху горбатились в полях, — стоял огорошенный, словно на него только что свалился мешок с мукой. Вначале от потрясения он не мог и слова вымолвить. Но после того как аист улетел, в него точно болтун вселился.

— Вот так чудеса! — говорит. — А меня научите? Тоже хочу птичий язык понимать, и чтобы мне облака с неба приносили. Или лучше сразу звёзды!

— А ты, паренёк, вообще кто? — подозрительно щурится Юлиана.

Юноша глядит из-под пшеничной чёлки дымчато-серыми глазами, утирает со лба пот грязным кулаком. Совсем еще мальчишка.

— Меня Пересветом звать. Я книгу пишу.

— Странно же ты ее пишешь. Лучше просто признайся, что батрачишь с утра до ночи. Эдак тебе быстрее поверят.

— Работа у меня не только в полях. Еще я на полставки в редакции. Может, слыхали, «Южный Ветер». Вчера вышла моя статья о вредителях кукурузы. Но это неважно. Кроме статей я пишу книгу. Мне нужны необычные знакомые. Как вот вы, например, тётенька. — Пересвет глядит на Пелагею, сам чумазый, а так и светится добротой.

«Тётенька, — улыбается про себя Пелагея. — Стареем».

— А зачем пашешь, как вол? — не унимается Юлиана. — Нет бы себе отдыхал.

— Так у меня мечта. Заработать побольше, уехать в горы и писать книги. Много книг!

— Чтобы красиво писать, стоит взяться за чтение, — говорит Пелагея. — Приходи в лесной дом с двускатной крышей. Туда, где подсолнухи. У меня первоклассная библиотека.

— Что, тот самый дом?! — не верит Пересвет. — Приду! Обязательно приду!

Он бросает восхищенный взгляд на перевернутый вверх дном цилиндр Пелагеи, ниспадающие одежды Киприана и замечает смирно сидящих Кекса с Пирогом.

— Ух ты! Пёсики!

За повозкой ругается и размахивает вилами седой краснощекий фермер. Пересвет подскакивает. Видно, по его душу.

— Ну, сейчас влетит, — злоехидно ухмыляется Юлиана. Пирог пыхтит, как маленький паровоз, и недовольно возится у хозяйкиных ног. Вот так всегда. Стоит укусить ее за лодыжку раз в какие-нибудь две недели, и характер непоправимо портится. А едва он портится, снова тянет укусить. Не жизнь — замкнутый круг.

Пересвет поспешно отвешивает поклон, обещает заскочить в гости и убегает, шурша золотистыми колосьями. Жатва — пора ответственная.

* * *

Город задыхался в тумане. Дым из кирпичных труб и выхлопы самоходных экипажей мешались с серо-молочным киселем. Затворяй окна, не затворяй — он проникнет в любую щель. Осядет на красках нищего художника, чьи глаза слиплись от усталости, а холст чернеет скелетами домов и улиц. Незаметно заползёт в спальню к продрогшей, осунувшейся служанке. Скроет имя, выведенное на запотевшем стекле. Такое простое, ничем не примечательное имя Рина. В ее комнате не прибрано, форточка — нараспашку. Дорогие натюрморты, ковры и гобелены, шкаф с одеждой от лучших мастеров — да чтоб оно всё провалилось! И кровать, мягкая, с навороченным, каким-то там сверхпрочным матрасом, до смерти надоела. Для разнообразия Рина поспала бы на деревянной доске.

Она в который раз слушает на проигрывателе запись с концерта. Не помогает. Здесь нужна не грампластинка, а живой звук. Голос отчима — самый ненавистный голос на свете. И в то же время пение Грандиоза отгоняет тоску. Интересно, сколько таких, как Рина, впало в зависимость от его таланта? Сколько их, отчаянно ждущих вечера и осаждающих театральные кассы? Ей-то хоть билеты достаются бесплатно. Присутствовать на концерте ее долг. Этот долг тяготит, но вместе с тем приносит радость. Радость дозированную, радость по крупицам. Вот, что правда невыносимо.

В городе шум, пыль, грязь. На окраине дымит завод, в домах чадят лампы, изнутри разрывает душу безысходность. Утром бесцветные фигуры понуро бредут на работу, задерживаются допоздна и возвращаются, только чтобы без сил рухнуть на диван. Они опустошены, вывернуты наизнанку. Они забывают себя, и это им не на пользу.

Куда подевалась природа? Где сладкое пение птиц? Сельпелон зовется городом земли, но почему земля — сплошь камни? Сельпелон именуют городом полей, но почему поля лежат за его пределами? А лес? Люди отгородились от него, словно там вместо деревьев растут чудовища. И кажется, будто лес от города отделен не трактом, а бездонной пропастью.

Рина резко села на кровати, свесила ноги и втянула воздух с частицами тумана. За распахнутым окном мутно белели очертания квартала. Не теряя ни минуты, девушка облачилась в костюм наездника, достала хлыст и в один прыжок очутилась на улице. Когда боишься разбудить домашних, нет ничего лучше, чем выйти через окно. В особенности если твоя комната находится на первом этаже.