Башня. Новый Ковчег 6 - Евгения Букреева

И лишь когда в Сашку вцепились холодные мокрые руки, потащили настойчиво за собой, вытягивая из тени на свет, на площадку, в сторону все ещё беснующегося океана, он очнулся, вспомнил, зачем он здесь, завертел головой, ища взглядом Литвинова. Нашёл и непроизвольно вздрогнул.

Борис Андреевич был в метрах шести от них со Ставицким. Он по всей видимости поскользнулся и упал и теперь медленно и немного неуклюже поднимался. В ярком свете станционных фонарей можно было отчётливо видеть его перекошенное от боли лицо, серое, с тёмным запавшим ртом. Мокрые волосы прилипли ко лбу. На ставших вдруг острыми скулах зло ходили желваки.

Литвинов поднялся и двинулся вперёд. Пистолета в его руках не было.

Сашка не успел ни о чём толком подумать. Борис Андреевич что-то закричал и замахал руками, показывая на опору. Сашка его не слышал, но понял: Литвинов приказывает ему уходить, и тут же следом пришла другая догадка. Он сообразил, что хочет сделать Борис Андреевич.

Край — ничем не огороженный край платформы. Прямо за спиной Ставицкого. Буквально в паре шагов. Какая там высота? Сколько метров? В голове закрутились слова Павла Григорьевича, всё, что Сашка успел услышать, пока находился в щитовой, обрывки информации, опускающийся уровень, что-то ещё…, наверно, до воды метров пять, не меньше. И если… Вот именно, если.

Сашка понял.

— Уходи! Саша, уходи, мать твою!

Ветер донёс слова Литвинова, злые, приправленные отчаянным, адресованным в пустоту матом.

— Саша, уходи, я сказал!

Борис Андреевич шёл на Ставицкого безоружным. Чуть наклонившись вперёд и сгорбив широкие плечи, он был сейчас похож на крупного матёрого зверя, раненого зверя (Сашка видел чёрную от крови ткань брюк, слышал запах крови, примешивающийся к морскому воздуху), зверя, готового вступить в последнюю смертельную схватку. Он подходил всё ближе и ближе, с каждым шагом увеличивая темп, ускоряясь, превращая своё крепкое сильное тело в разрушительный снаряд. Столкнуть. Утопить. И чтоб наверняка — вместе.

— Саша, уходи-и-и-и!

Ставицкий вдруг встрепенулся, отпустил Сашкину руку. Казалось, он только сейчас заметил Литвинова. Лицо недоумённо вытянулось. Сергей Анатольевич странно задёргался, распахнул дождевик, засунул обе руки в карманы брюк. Всё это Сашка успел заметить краем глаза — на Ставицкого он не смотрел, его взгляд был прикован к Борису Андреевичу. Сашка медленно попятился в сторону.

— Саша!

Последний крик Бориса Андреевича лишь на долю секунды опередил выстрел.

Он упал как подкошенный, не как в кино — медленно, заваливаясь на бок, держась за сердце — нет, просто упал, широко раскинув большие, сильные руки.

…Сашка знал, что надо делать. Вернее, не делать, а доделать. То, что не получилось у отца. Он так и сказал себе — у отца, и эти слова, обладающие магией, наполнили его силой и решимостью.

Развернувшись, он медленно пошёл на Ставицкого. Пошёл, глядя в неестественно большие глаза, на перекошенный дёрганным смехом рот. Ставицкий смеялся и, смеясь, повторял:

— Ивар, Ивар…

И это абсурдное «Ивар», и маленький блестящий пистолет, которым он продолжал размахивать, и человек, неподвижно лежащий на мокрых плитах, всё это подняло бурю гнева в Сашкиной душе.

Он закричал и ринулся на Ставицкого, выставив вперёд руки…

* * *

Океан затихал.

Сашка слышал, как он ворочается за спиной, вздыхает по-стариковски, но прежний яростный напор его исчез. Волны ещё ударяли глухо о бетон платформы, но в этих ударах уже не было злости, не было сокрушительного желания убивать.

Океан принял жертву, забрал своё и теперь успокоился.

Океан засыпал.

А Сашка стоял на коленях перед телом человека, который так и не успел стать ему родным, и плакал…

Эпилог

На Павла смотрели две пары глаз.

Серые, упрямые, на круглом, усеянном веснушками мальчишечьем лице и шальные, зелёные, в которых кривлялись до боли знакомые чертенята. В этих глазах был дерзкий вызов, досада из-за того, что попались, страх перед наказанием — да, его Павел тоже видел, — а вот раскаяния… раскаяния не было и в помине.

— Вы, оба, быстро за мной! — распорядился Павел, еле сдерживаясь, чтобы не выплеснуть свой гнев прямо здесь. Крепко стиснул челюсть, развернулся и размашисто зашагал обратно, в сторону дома, даже не оглядываясь. Знал, что пойдут за ним.

Внутри Павла всё бурлило. Больше всего хотелось остановиться и, не выбирая выражений, отчихвостить обоих паршивцев так, чтобы на всю жизнь запомнили. Чтобы дошло наконец, если… если до этих двоих вообще хоть что-то могло дойти. В последнем Павел как раз сильно сомневался.

Он сделал очередной глубокий вдох, покосился на Титова, охранника. Тот шёл справа, отставая, как и заведено, на полшага, на автомате обшаривал взглядом окрестности, не забывая поглядывать и на семенивших сзади детей. Павел этого не мог видеть, но знал, что так оно и есть — из всех охранников, что когда-то при нём были, и из тех, кто входил в его охрану сейчас, Илья Титов был, пожалуй, самым лучшим, по уровню профессионализма этот парень превосходил всех остальных на голову. Правда сам Павел его не слишком жаловал, ему даже сейчас, спустя четырнадцать лет недоставало Кости, который погиб тогда на Северной, из-за него погиб, из-за его самонадеянной глупости. Костя его всегда опекал, хоть по возрасту годился в сыновья, кудахтал над ним, как наседка над неразумным цыплёнком, бухтел, учил жизни, а Илья, он слишком холодный что ли. Не человек, а машина.

Хотя справедливости ради стоило признать, что это именно Илья подсказал, где искать Гришку. Без него Павел вряд ли сумел бы найти сына. А этот паразит, как только бы узнал, что его ищут (а он бы узнал, не сам, так Варвара бы его предупредила — этой чертовке нюх от отца достался, гены, ничего не попишешь), сразу бы ушёл. Спрятался бы у кого-нибудь из своих многочисленных дружков, ищи-свищи его с собаками, или к Нике с Кириллом умотал, пережидать отцовский гнев. А у Павла тоже тот ещё зятёк, постоянно Гришку покрывает.

При мысли о зяте на лицо Павла набежала тень. Вспомнил сегодняшний разговор с Величко. Вот спасибо Константину Георгиевичу, удружил, ничего не скажешь. И главное — всё некстати, не ко времени. И ведь наверняка и тут не обошлось без кое-кого. Павел выматерился сквозь зубы. Тут же услышал сдавленный смешок за спиной, не сдержался, резко обернулся, полоснул злым взглядом по мгновенно притихшим детям. Вот ведь паршивцы, даже улыбки с физиономий стереть не удосужились. Разве, что у Майки Мельниковой, что держалась чуть сзади, на щеках румянец вспыхнул, а эти двое… чистое наказание, а