Без имени - Demi Urtch

— Нет, нет, я тебя ни в чём не виню, — продолжает совсем другим тоном, слишком мягким, как с больным. — Хочешь — уйдёшь. Но сначала мы покажем тебя врачу. Пусть посмотрит, что там у тебя болит…

Теперь Мабья однозначно желает отвезти сына в больницу, поэтому Дайно очень чётко видит расклад путей. И по ним совсем не улыбается идти — кто знает, как подействуют психотропные.

Дайно делает глубокий вдох, выдох. И без препаратов сложно сосредоточиться.

По комнате протягивается невидимая сетка, неряшливая — с дырами и слабыми узлами. Дайно подцепляет ей фотографии на полке, тяжёлую вазу на полу, стопку древних журналов в углу и ещё какую-то мелочь. С усилием заставляет зависнуть в воздухе. Не держит долго, отпускает — что-то звонко трескает. Этого достаточно, чтоб заставить Мабью замолчать. Чтобы напугать её и сбить с толку.

И, когда перед глазами немного проясняется, Дайно, ни о чём особо не заботясь, резко бьёт силой в найденную точку — маленькую брешь в защитной схеме. Под истерический вой сигнализации распахивается дверь, и Дайно поспешно выскакивает на улицу. В босые ноги неожиданно больно впиваются камни, и подошвы печёт ещё не остывшая земля.

Что Дайно делает? Зачем?

Не давая себе времени раздумать, Дайно едва не бегом добирается до ворот. Они, как назло, тоже заперты. Дайно прикладывает ладонь к створке рядом с замком — и сразу отдёргивает. Нагретый солнцем металл жжёт.

Они могут стать свободными. Если вырвать из себя с мясом желание оставаться и делать, что говорят. Если выдрать из себя страх свободы.

Дайно сжимает зубы и снова кладёт руку на ворота. Боги сопроводили запреты болью — и так приучили терпеть боль. Раньше у Дайно было значительно больше сил, вместе с ними гораздо выше был болевой порог. Но, наверное, и так можно справиться.

— Дайно!

Мабья выскакивает за порог. Приходится резко взмахнуть свободной рукой, слегка чиркнуть по земле силой, поднимая клубы песка — так, отпугнуть.

На неожиданном злом кураже замок удаётся открыть с первого раза. Дайно толкает створку и, едва сделав пару шагов, падает в пыль, ударяясь коленями и сдирая ладони. Голова кружится. После долгого голодания казалось: сил много. Неверный расчёт…

Дайно шипит сквозь зубы — от боли, от досады. Оборачивается. Мабья приближается медленно и осторожно, словно боясь вспугнуть. Так же медленно поднимает руки.

— Дайно… — говорит негромко и вкрадчиво.

— Не надо, — хрипло просит Дайно, чувствуя, что ходит где-то по грани запретов.

Мабья останавливается.

— Что «не надо»?

Стоит большого усилия сказать:

— Называть меня так. Не надо.

Дайно садится, отряхивает с рук горячий песок. С прищуром смотрит, как затягиваются царапины — слишком медленно для безымянных, но всё ещё быстрей, чем у людей.

— Тогда как мне тебя называть?

Это хороший вопрос. Правильный.

Дайно подавляет желание задумчиво потереть бровь чужим жестом.

— У меня нет имени, — отвечает традиционной фразой. И добавляет от себя: — Лучше никак.

Связь не обрывается. Значит, Мабья не верит, по-прежнему считает своим сыном. Что ж, в любом случае, это будет влиять меньше, если она вправду перестанет произносить имя вслух.

Мабья молчит, явно решая, что сказать. Дайно пользуется этой паузой: пытается придумать, как навести на нужные мысли, не нарушая правил. Успевает раньше.

— Скажи, твой сын был магом? — бубнит под нос скороговоркой, глядя на проползающую мимо сизую многоножку — как будто к ней обращаясь.

Мабья слышит.

— Магом он не был, — отвечает хмуро и раздражённо. — И я хотела бы знать, как стал. И что сталось с его несчастной головой.

Дайно чуть улыбается. Это не вопрос, но всё-таки фразу можно трактовать так. Здесь уже можно развернуться.

— У меня нет никаких сведений, что стало с твоим сыном и его головой, Мабья.

Она заметно напрягается.

— И кем же… кто же ты тогда?

Дайно удовлетворенно кивает себе — запрос получен. Вот только б ещё Мабья поверила.

— На юге нас называют «алиптэ», но это значит: «безымянные». У нас нет названия, имён и лиц. Мы принимаем тот облик, который нам дают люди. Я выгляжу так, как ты хочешь. — Дайно видит, что Мабья собирается перебить, поэтому продолжает громче и быстрей: — Мы созданы, чтоб помогать исполнять цели, желания. Мы берём взамен силу. Тебе плохо, потому что ты хочешь видеть сына и я беру твою силу за это. Ты не веришь, но я могу доказать. Я не человек, не твой сын.

Мабья молчит очень долго, а у Дайно снова навязчиво крутятся в голове образы про лечебницу.

Кажется, это будет долгий и трудный путь — переубедить её. Но уйти сейчас не проще. Дайно совсем не чувствует сил — и воли — чтобы уйти.

— Хорошо, — обманчиво легко соглашается Мабья. — Ты не мой сын, и у тебя нет имени. А ещё у тебя нет обуви, еды, и ты едва стоишь на ногах. Скоро стемнеет, станет холодно, ты простынешь и совсем сляжешь. И на дорогах неспокойно сейчас. Давай вернёмся в дом.

Про дороги она, скорей всего, привирает, да и едва ли Дайно может простыть. Но в основном Мабья права.

— Пожалуйста, не пытайся меня запереть или увезти куда-то, — на всякий случай говорит Дайно. — Я опять стану портить вещи и не обещаю, что не наврежу тебе. Я могу.

— Конечно, — хмыкает Мабья.

Не то чтобы Дайно ей верит.

Мабья без особой боязни помогает встать и снова отводит в комнату. Там Дайно практически падает на кровать. Мабья приносит на скорую руку слепленный ужин. Забавно, как то и дело меняются их роли: то один хлопочет над чужой слабостью, то второй. Дайно не помнит, когда о нём так заботились.

Вид еды не вызывает аппетита — как и всегда, — но, к удивлению, Дайно чувствует вкус, и перебарывать себя не приходится. Становится даже как будто немного легче.

— Ты сказала, что можешь позвать кого-то, кто не станет болтать, — говорит Дайно, откладывая ложку.

— Ну?

— Позови. Не говори, к кому. Последи, кого во мне увидит.

Мабья недовольно поводит плечами и ничего не отвечает, а Дайно откидывается на подушку и не то засыпает, не то снова теряет сознание.

Придя в себя, слышит чужой голос и сперва немного пугается: что, если Мабья всё-таки решила вызвать подмогу, чтоб увезти Дайно в больницу? Хватит ли сейчас сил на сопротивление? Прежде Дайно не приходилось переживать о таком, никто не мог бы удержать где-то против воли иначе, чем заключённой сделкой. Как получается, что на свободе Дайно как будто несвободнее?