Слуги Темного Властелина - Р. Скотт Бэккер

– А вон там, – продолжал Пройас, кивнув направо, – это принц Скайельт из Туньера. Его почти и не видно в тени великана, которого туньеры зовут Ялгрота.

Нарочно или нечаянно так вышло, но небольшая группка туньеров оказалась как бы в стороне от прочих айнритских владык. Из всех знатных господ, собравшихся в саду, они одни были одеты как на битву: в черные кольчуги и накидки с рукавами, расшитые стилизованными изображениями животных. Они все как один носили жесткие бороды и длинные пшеничные волосы. Лицо Скайельта было изрыто шрамами, словно после оспы, и он что-то мрачно говорил Ялгроте, который действительно возвышался над ним и смотрел ледяным взглядом поверх голов прямо на Найюра.

– Видели вы когда-нибудь такого великана? – шепнул Пройас, глядя на Ялгроту с неподдельным восхищением. – Будем надеяться, что его интерес к тебе, скюльвенд, чисто академический.

Найюр встретил взгляд Ялгроты, не моргнув глазом.

– Будем надеяться, – ответил он ровным тоном, – а не то ему может не поздоровиться. Человек измеряется не только ростом.

Пройас приподнял брови и улыбнулся, покосившись на Келлхуса.

– Ты думаешь, – спросил Келлхус у скюльвенда, – что он не столько велик, сколько длинен?

Пройас расхохотался, но Найюр гневно взглянул на Келлхуса. «Играй с этими глупцами, дунианин, если тебе надо, а меня не трожь!» – говорил этот взгляд.

– Знаешь, князь, – сказал Пройас, – ты начинаешь напоминать мне Ксинема.

«Человека, которого он ставит выше всех прочих». Среди общего гула голосов послышался гневный возглас:

– Ги-ирга фи хиерст! Ги-ирга фи хиерстас да мойя!

Это Готьелк снова осаживал кого-то из своих сыновей, на этот раз находившегося на другом конце сада.

– А что это за подвески туньеры носят между ногами? – спросил Келлхус у Пройаса. – Похоже на высохшие яблоки…

– Засушенные головы шранков… Они делают из своих врагов амулеты, и можно предполагать, – он выразил свое отвращение кислой гримасой, – что вскоре после начала Священной войны они станут хвастаться и человеческими головами. Я как раз собирался сказать, что туньеры пришли к Трем Морям сравнительно недавно. Тысячу Храмов и Последнего Пророка они приняли только во времена моего деда и потому чрезмерно ревностны, как все новообращенные народы. Однако бесконечная война со шранками сделала их угрюмыми, мрачными… пожалуй, даже немного безумными. Скайельт в этом смысле не исключение, насколько я могу судить – этот человек не знает ни слова по-шейски. С ним нужно… уметь обращаться, но в целом принимать его всерьез не стоит.

«Тут идет большая игра, – подумал Келлхус, – и в ней нет места тем, кто не знает правил». Но тем не менее спросил:

– Почему?

– Потому что он неуклюжий, неотесанный варвар. Ответ, которого он ожидал, – такой непременно оттолкнет скюльвенда.

Найюр презрительно фыркнул.

– А как ты думаешь, – уничтожающе спросил он, – что другие говорят обо мне?

Принц пожал плечами.

– Думаю, почти то же самое. Но это быстро изменится, скюльвенд. Я…

Пройас запнулся на полуслове: его внимание привлекла внезапная тишина, воцарившаяся среди айнрити. В тени колоннад, которыми был окружен сад, появились три фигуры. Двое из них, судя по доспехам и знакам различия, были эотскими гвардейцами. Они вели под руки третьего. Этот человек был гол, истощен, скован по рукам и ногам тяжелыми кандалами, и на шее у него висел железный ошейник с цепью. Судя по шрамам, которыми были исчерчены его руки, это был скюльвенд.

– Вот хитрые дьяволы! – вполголоса буркнул Пройас.

Гвардейцы выволокли скюльвенда на солнце. Он пошатывался, как пьяный, не стыдясь своего болтающегося фаллоса. Почувствовав солнечное тепло, он поднял жалкое лицо к солнцу. Глаза у него были выколоты.

– Кто это? – спросил Келлхус.

Найюр сплюнул, глядя, как гвардейцы приковывают пленника к подножию императорской скамьи.

– Ксуннурит, – ответил он, помолчав. – Он был нашим королем племен в битве при Кийуте.

– Несомненно, в знак того, как слабы скюльвенды… – сказал Пройас напряженным тоном. – И как слаб Найюр урс Скиоата… Доказательство для того, что будет твоим судом.

– Ты должен сидеть здесь, – сказал прагма, его голос не был ни суровым, ни ласковым, – и повторять фразу: «И Логос не имеет ни начала, ни конца». Ты будешь повторять это непрерывно, пока не получишь других указаний. Понял?

– Да, прагма, – ответил Келлхус.

Он опустился на тростниковую циновку в центре кельи. Прагма уселся напротив на такой же циновке, спиной к тополям, сияющим на солнце, и хмурым пропастям гор.

– Начинай, – приказал прагма и сделался неподвижен.

– И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца…

Поначалу его озадачила легкость упражнения. Но слова быстро утратили свое значение и сделались всего лишь вереницей незнакомых звуков, скорее утомительной зарядкой для языка и губ, чем словами.

– Прекрати повторять это вслух, – сказал прагма. – Повторяй только про себя.

«И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет…»

Это было совсем иначе и, как он быстро обнаружил, гораздо труднее. Проговаривание этой фразы вслух каким-то образом помогало повторению, как будто мысль опиралась на органы речи. А теперь она осталась сама по себе, подвешенная в пустоте его души, и повторялась, повторялась, повторялась вопреки всем привычным помехам и течению ассоциаций.

«И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет…»

Первое, что он заметил, – это то, что лицо его как-то странно обмякло, словно упражнение каким-то образом рассекло связи, скрепляющие лицевые мышцы со страстями. Тело сделалось совершенно неподвижным – ничего подобного он никогда прежде не испытывал. Однако в то же время изнутри на него накатывали странные волны напряжения, как будто нечто глубоко внутри сопротивлялось, отказывая его мысленному голосу во внутреннем дыхании. И повторение превратилось в шепот, сделалось тоненькой нитью, тянущейся сквозь бурные вихри бессвязной, неоформленной мысли.

«И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет…»

Солнце всползало все выше над беспорядочным нагромождением гор, и на периферии взгляда запестрели темные пятна и светлые голые лица. Келлхус почувствовал, что раздираем внутренней борьбой. Смутные побуждения вздымались ниоткуда, требуя внимания. Неясные образы нашептывали, бранились, умоляли, грозили – и все они тоже требовали внимания. И сквозь все это:

«И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет…»