Аттестат зрелости - Сергей Борисович Рюмин

Следом за мной в президиуме подняли руку Мишка и Горячкина. За «столом подсудимых» подняла руку Галька. Чуть позже, медленно подняла руку Верка.

В полном молчании в зале сначала поднял руку Андрэ, следом за ним Янкель. В зале пошла цепная реакция — почти одновременно после этого задрали руки вверх девчонки-«ашки», наши одноклассницы. Разумеется, наши ребята-одноклассники их тут же поддержали. Девятые классы тоже потянулись вслед за нами.

Елена снова вскочила с места, оглядела зал, хотела что-то сказать, но наткнулась на лес рук.

— Кто «против»?

«Против» никого не оказалось. Воздержавшихся тоже.

— Всё, садись, — подала голос Елена. — Выступил, хватит.

— Минуточку! — возразил я. — Я еще не коснулся основного вопроса повестки дня нашего собрания.

— Дай другим слово сказать! — Елена решительно направилась к сцене.

— Пусть говорит! — кто-то выкрикнул из зала.

— Дайте слово сказать человеку!

Зал снова оживился.

Елена поднялась на сцену, подошла к трибуне, ухватила меня за рукав. Я выдернул рукав из её рук.

— Вы что себе позволяете, Елена Витальевна?

— Сядь на место! — рявкнула Елена.

— Не мешайте докладчику! — шутливо проорал, сложив руки рупором, Димка Зеленчук.

Наталья Михайловна сидела на переднем ряду с каменным лицом. Рядом Нина Терентьевна едва сдерживала улыбку. Середина попыталась оттолкнуть меня от трибуны. В зале кто-то засвистел, потом захлопал в ладоши. «Подсудимая» Галька прыснула. Её тут же поддержали в зале.

Елена злобно взглянула на неё, прищурилась, словно целясь, многообещающе кивнула головой.

— Вам не стыдно, Елена Витальевна? — громко поинтересовался я, едва сдерживая улыбку. Середина остановилась, замерла, снова оглядела зал, бросила многозначительный взгляд на Горячкину и направилась на своё место.

— Мы с тобой позже поговорим, — прошипела она мне напоследок.

— Теперь, собственно, по основному вопросу, — начал я. — Комсомолец Галина Блинкова 17 лет от роду, ученица 10-го класса «а» в настоящее время находится в весьма деликатном состоянии.

Я повернулся к ней, улыбнулся.

— Чисто Плевако, — громогласно заявил Севка Щеглов. — Один в один!

В зале снова хохотнули. Я помолчал, пока смех не стих совсем.

— Находится в деликатном состоянии, — повторил я. — Ей противопоказаны любые волнения и нервотрепки. Иначе это может привести к негативным последствиям, вплоть до фатальных. А её сегодня в школу по распоряжению некоторых педагогов привели аж под конвоем.

— Ковалёв! — снова взвилась Елена Витальевна.

— Что Ковалёв? — развел руками я. — Скажите, что не так!

— Так! — крикнул из зала Лёшка Шрезер. — Елена Витальевна меня и Баранкина еще вчера озадачила Гальку с утра в школу притащить. Хоть волоком, сказала, но тащить! Дим, подтверди!

— Точно, — буркнул Баранкин с места. — Так и было.

— В общем, я считаю, — подытожил я. — Что мы, как её товарищи, как комсомольцы, должны позаботиться о её здоровье, а не трепать ей нервы. Тем более, что Галина со своим избранником уже подали заявление в ЗАГС. Будут создавать полноценную советскую семью. И после этого мы её должны осуждать?

Галька кивнула.

— Вот! — сказал я. — Поэтому считаю, что рассматривать персональное дело комсомолки Блинковой просто-напросто не целесообразно.

Я вышел из-за трибуны, сел на своё место в президиуме. К трибуне вышла Горячкина.

— Кто еще хочет сказать?

— Да правильно Ковалев сказал! — выкрикнул с места Виталик Лагуткин, одноклассник Гальки. — Она девочка взрослая…

— Уже не девочка, — гыгыкнул Лешка Рыков по кличке Кабан.

— Хлебало завали, — тут же ему посоветовал Виталик.

— Чё? — взвился Кабан. — Ты чё сказал?

— Потише, потише! — крикнула Горячкина. — Потом будете разбираться, после собрания.

— Махаться в коридор! — тут же выкрикнул Севка Щеглов.

Разборки в зале стихли. Горячкина оглянулась на Гальку, посмотрела на меня и продолжила:

— Я поддерживаю мнение Ковалёва и считаю, что вопрос о рассмотрении персонального дела комсомолки Блинковой вынесен на повестку дня неправильно.

Елена Витальевна снова вскочила, уставилась на Горячкину, развернулась и направилась на выход. Но едва она сделала пару шагов, как вдруг присела, звучно пукнула и бегом на полусогнутых ногах рванула к двери.

— Фу! — громко, на весь зал выдал Янкель. — Вот застранка-то!

В зале засмеялись.

— Спокойней! — перекрикивая смех, продолжила Горячкина. — Ставим вопрос на голосование. Кто «за»? «Против»? «Воздержался»?

Ожидаемо проголосовали все только «за».

На выходе из кинокласса Горячкина ухватила меня за рукав:

— Куда пошел? Давай за мной!

— Куда? — удивился я.

— Сюда! — она потащила меня в учительский туалет рядом со спортзалом. Закрыла шпингалет.

— Давай! — она протянула руку. Я послушно вытащил из внутреннего кармана её фотографию. Горячкина зачем-то осмотрела её с двух сторон и тут же порвала на мелкие кусочки, которые бросила в унитаз. Потянула за цепочку, включая смыв. Подождала, пока бачок наполнится снова, снова потянула. Когда ни одного не смытого кусочка в унитазе не осталось, она бросила мне в лицо:

— Какой же ты гад, Ковалёв!

— Отвратительный! — согласился я. — Просто ужасный и гадкий.

В раздевалке меня дожидались Мишка с Андреем.

— Молодец Вика! — сказал Мишка. — Не ожидал от неё. Не думал, что она тебя поддержит.

— Да, — согласился Андрюха. — Не побоялась Елены.

— А Елена теперь лютовать начнёт, — вздохнул Мишка. — Всем припомнит: тебе, Вике, Янкелю. Всем!

— Майкл, — отмахнулся я. — Она и так больше тройки мне никогда не ставила. А экзамен комиссия принимать будет. Да и не ставят там двойки. По любому вытягивать будут.

Я взглянул на часы: 15.40. Пожалуй, я успею еще и в спортзал доехать. Позаниматься не удастся, хоть грамоту заберу да насчет соревнований узнаю.

Глава 13

10 утюгов на подоконнике и проданный славянский шкаф

Степан Никифорович вошел в подъезд, подошел к лифту, нажал кнопку вызова. Двери лифта распахнулись тотчас же — лифт оказался на первом этаже. Степан Никифорович нажал 5-й этаж.

На пятом этаже он вышел, огляделся по сторонам, прислушался. Вокруг стояла непривычная тишина. Неудивительно, будний день, разгар рабочего дня. Инквизитор спустился на этаж ниже, подошел к двери квартиры, на которой красовался нарисованный краской под трафарет номер 31, постучал. У двери на стене был звонок. Он даже работал. Но почему-то Степан Никифорович предпочел постучать.

Дверь бесшумно распахнулась.

— Заходи!

Встретивший его