Распутье Воронов - Анджей Сапковский

— Ведьмак-то ведьмак, — прервал его некто тощий, весь в чёрном. — Да уж больно молод. Поди и не умеет ничего?

Геральт не счёл нужным отвечать.

Этот, в чёрных одеяниях, подошёл к Геральту, очень близко. На шее у него, на цепи, весел какой-то священный знак.

— Здесь не ведьмак-молокосос надобен! — от него страшно разило сегодняшней водкой и вчерашним перегаром. — Тут молитва надобна!

— Вы с утра молились, святой отец, — гневно ответил седобородый, — и никакого не было толку. Господин ведьмак, что скажете? Берётесь ли помочь?

— Помочь? — снова дохнул водкой жрец. — Он? Интересно, как. А по правде, даже и не интересно, потому что тьфу на него. Молитва. Только молитва, говорю я вам. Но сначала девку повесить!

Седобородый, явно важная шишка в городском совете, пошептался с другими.

— Мы нанимаем вас, молодой ведьмак, — объявил он, наконец, — Мы, то есть здешняя власть. За триста марок. Но получите вы их только в том случае, если дело сделается. Ну, в смысле, если будет результат.

— Это ясно. Я принимаю заказ.

— Если помощь какая надобна, мы поможем, всё дадим, ни в чём не откажем. Одно лишь слово, чего желаете?

Ведьмак указал на девушку.

— Её.

Ему не пришлось ни далеко ходить, ни долго искать. Помог, как всегда, полезный в таких случаях эликсир Трясогузка. И наблюдение за капелькой мази на лезвии стилета.

— Там, у ручья, — спросил он у девушки, всё ещё бредущей за ним. — Чьё это хозяйство? Говори громче, я тебя не слышу.

— Красильщицы… Раньше…

— Спасибо. А теперь беги домой. И не попадайся им больше!

Изба стояла на самой окраине — окраине бедноты — городка, среди ольх, над ручьём. Если «раньше» это был дом красильщицы, то оное «раньше» было очень давно. Не видать было сохнущих пучков шерсти и пряжи; на стоящих рядком на крыльце горшках, давно заброшенных, высохли и выцвели потёки краски.

Он вошёл. Дверь скрипнула. В сенях паутина легла ему на лицо, немного, видать, в последнее время гостей заходило в этот дом. Повсюду горшки, котелки и прочий снаряд красильни. Пахло уксусом.

В избе было светло и неожиданно опрятно.

В плетёном кресле-качалке сидела женщина. На вид лет сорока. Но он мог и ошибиться.

Минуту они молча смотрели друг на друга.

— Я вижу смерть у тебя на лице, — сказала женщина. — Я не обманывалась, — продолжила она, не переставая тихонько раскачиваться. — Я знала, что придёт кто-то вроде тебя. Да и городские могли выследить меня… Может, лучше такой, как ты.

Он не ответил. Она долго молчала, потом опять заговорила.

— Бургомистр убил моего сыночка. Растоптал конём, пьяный. А потом застращал, сунул денег. Я ждала долго. Наконец, раздобыла, ох, недёшево, и знание, и умение. Недёшево обошлось, а сделалось так легко… Повести рукою да слово молвить… Отчаялась, оттого и решилась на отчаянное дело. Но я не знала, что последствия будут так ужасны… И что пострадают жена и дети… Дети! И та, ни за что повешенная девушка. Теперь мне хотелось бы вернуть, отменить… Спасти их. Я догадываюсь, как.

— Есть только один способ.

— Я знала, — она кивнула. — Я знала, что только моя смерть… Но я не хотела попасться в их лапы, позволить замучить себя и повесить… Я сама хотела покончить с собой. Купила яд, вот он. Но страшилась принять… Может быть, теперь насмелюсь, при тебе…

— Это делается не так.

— Ах. Значит, меч. Тот, который у тебя за спиной.

Он молчал, не имело смысла подтверждать. Она тоже молчала.

— Ты отрубишь мне голову, — сказала она, наконец, — быстро, одним ударом? Чтобы я не чувствовала…

— Это делается не так.

— Ах, — она сглотнула слюну. — Что ж… Если надобно… Если это спасёт детей…

— Двоих спасёт. Старших. Для младшего уже слишком поздно.

Она хрипло вздохнула. Он увидел слезу на её щеке.

Он обнажил меч. Она вздрогнула.

— Разденься. Достаточно спустить рубаху с плеч.

— Встать?

— Нет.

Он поставил ногу на полоз качалки, остановил движение. Сильно схватил женщину за плечо, впился пальцами. Наставил острие меча на середину груди. На высоте головки пятого ребра.

— Мне хотелось бы…

Он не дал ей договорить.

Толкнул сильно, почувствовал, как лезвие легко пронзает грудину. Красильщица вскрикнул, рванулась, но было уже поздно. Стискивая пальцы на её плече, он наклонился и нажал, лезвие с хрустом прошло навылет, ажурную спинку кресла тоже. Он навалился на меч ещё сильнее, так что всё лезвие прошло через спину, до самой пяты клинка. Женщина уже не кричала, только открывала и закрывала рот. В котором уже появилась кровь.

Но это был ещё не конец ритуала.

Геральт сгорбился, рванул лезвие вверх, сокрушая грудину и головки верхних рёбер. У женщины изо рта брызнула кровь, он знал, что лезвие рассекло предсердие и аорту.

Он навалился на рукоять и сильно рванул лезвие вниз, рассекая последние, нижние головки рёбер. Артерии. Вены. И желудочки сердца.

Красильщица вздохнула. Глаза её всё ещё были открыты.

Но это был ещё не конец ритуала.

Он повернул лезвие. Рванул поперёк, кроша рёбра. Сначала вправо, потом влево. Желудочки и артерии превратились в месиво.

Вот теперь было всё. Конец ритуала.

Потихоньку, осторожно он вынул лезвие, оно вышло легко. Женщина осталась в кресле. Неподвижная.

Если бы не кровь, можно было бы подумать, что она спит.

На площади к нему, задыхаясь, подбежал тот юнец в берете с фазаньим пёрышком.

— Проклятие, — сказал Геральт прежде, чем юнец успел отдышаться, — должно уже перестать действовать. Finis. Уже должно быть заметно…

— Уже лучше! — прервал его юнец. — Перестаёт, уходит! У господина бургомистра и у бургомистрши уже только ступни чёрные, а с детишек смола совсем слезла…

— Рад это слышать. Самое время выполнить договор, не так ли? Что с моей платой?

Юнец замолчал, закашлялся, покраснел совершенно однозначным образом. Геральт вздохнул.

— Видите ли, господин ведьмак, — дрожащим голосом подтвердил его подозрения юнец, — вы же ушли, и вас не было, а святой отец всё время оставался на месте, демонов изгонял и молился… Городской совет постановил, что договор расторгнут. Что это не ваша, а жреца заслуга, что проклятие отступило… В общем…

— В общем, вы мне ничего не заплатите.

— Навроде того, — запинаясь, лепетал юнец. — Потому как таковое решенье постановили… Но чтобы ничего — так это нет, ни в коем разе. Городской совет присудил, что мы можем заплатить вам… пять марок. Вроде как за вызов…

У Геральта уже на языке вертелось, что господа члены городского совета могут оные пять марок засунуть себе в