Темная сторона российской провинции - Мария Артемьева

— Двуликая? А кто это? — испуганным шепотком спрашивает девушка. Из свежей партии чайниц Светка — самая хорошенькая. Поэтому Петюня и положил на нее глаз.

Игорь и Ваня заняты сборами. Петькины рассказы их не волнуют.

Я встаю, наконец. Какая-то подозрительная слабость одолевает меня, ноги как ватные. Нехотя поднимаюсь. Иду к водокапу,[6]чтоб слегка ополоснуть физиономию. По пути чмокаю Катьку в чумазую щеку. Катькины волосы пахнут дымом, и от этого знакомого запаха остро веет почти домашним уютом.

Я невольно прислушиваюсь к Петькиным вракам, хотя слышал все его байки уже не раз.

— Точно ничего не известно. Кто-то говорит, что зовут ее Эва, и она мать Белого…[7]Кто-то считает, что это девица, потерявшая в пещерах своего жениха. С тех пор ходит под землей. Ищет пару. Приглянется какой добрый молодец — она его сманивает…

— О-о! — хихикают Светка и Юлька.

Но Петюня не смеется.

— …и уводит подальше от остальных. Эва — она только наполовину человек, а наполовину камень. Повернется и — раз!.. Была девка, а стала старуха. Другое лицо. И кто увидит этот фокус — тот с ума сходит.

— Так значит, девушек она не трогает? — уточняет Светка. По голосу понятно, что такой расклад ее бы устроил. Но Петюня никому не даст расслабиться.

— Что значит — не трогает?! — возмущается Петька. — Просто к ним она сразу старухой является. Выйдет из стены и завалит камнями. Особенно если девушка красивая. Ревнует.

— Петька! Каша горит, снимай кан, — командует Игорь. — А ты, Светик, не слушай его. Он у нас дурак. Эва, наоборот, добрая. Ее вызывать надо, когда заблудишься, — трижды покричишь Эву, она явится и выведет. Но это если тебе совсем край пришел и если не пьяный. А если хоть чуток вдетый — рассердится и утащит в самый дальний тупик системы. Поэтому под землей пить нельзя. Общество трезвости, такие дела…

Светик заливисто смеется, но я слышу, как дрожит ее голос. Под землей в рассказы о нечистой силе легко верится, и потому не всякому они приятны. У новичков и без них поджилки трясутся. По себе помню.

— Эй, народ! Кушать подано. К столу, господа спелеолухи! — объявляет Игорь.

Меня вдруг пробивает озноб — точно как во сне. Катька замечает, что я вздрагиваю, и спрашивает:

— Андрюх, ты чего?

Я притягиваю ее к себе, обнимаю и шепотом на ухо говорю:

— Слушай, а может, не пойдем сегодня?

Катька глянула на меня так, будто я ее ударил.

— С чего вдруг? — разобиженным голосом протянула она. — Да я ж полгода только об этом думала. Если не сегодня… Когда вырвусь-то опять? С этой проклятой работой!

Катька таращится на меня с досадой и удивлением. Ее тонкие брови, всегда изогнутые домиком, сейчас вздыблены высоко над глазами, будто этому домику ураганом приподняло крышу. И голос дрожит:

— Чего это с тобой, Андрюш? А?

Да. А ведь именно я когда-то повел Катьку в первый раз в Подземлю. В Силикаты. Как она всего боялась поначалу! Визжала, набила себе шишек по темным тоннелям, то кланяясь не к месту, то разгибаясь в самые неподходящие моменты. А теперь — вот. Ну что мне ей, про дурацкие сны рассказывать? Сколько раз над чужими суевериями смеялся…

Тревожный Катькин взгляд обшаривает мое лицо. Наверху, на земле, глаза у моей подруги зеленоватые, холодного цвета, словно лед в горах или северное небо зимой на закате. Но здесь, внизу, при свете свечи, они кажутся почти черными из-за сильно расширенных зрачков. Я вытираю пятнышко сажи с Катькиной щеки и тянусь поцеловать. Катька смеется и в шутку отпихивает меня:

— Андрюха, имей совесть! Ждут нас.

После завтрака Игорь объявляет пятиминутную готовность. Наш руководитель самолично оглядывает нас — инвентарь и снаряжение, и мы, наконец, двигаемся на штурм недавно открытого лаза — возможно, за этим новым рукавом действительно есть проход в соседнюю систему.

* * *

Два часа возились, навешивая страховку над колодцем[8]после третьего грота. Прошли его почти спокойно, только Юлька умудрилась кроссовкой двинуть Петюне по голове. Впрочем, он сам виноват: каску зачем-то снял да еще страховать полез, когда его не просили. Хотел пощупать новеньких за хорошенькие задницы, а лучше повода, чем страховка, для этого не придумаешь.

Звонко Юля впечатала ему по кумполу — мы все смеялись, и Петюня сам тоже ржал как конь. Но, когда Игорь посветил на него фонариком, пытаясь рассмотреть место ушиба, я заметил, что Петюня побледнел.

— Как ты? — спросил его потихоньку.

— Нормуль. — Петька усмехнулся. — А что?

— Да так… В лице у тебя прозелень.

— Да я солнца неделю не видел. Вот и заплесневел малеха…

— Как сыр «Дор-Блю», — сказал Ванька.

Все заржали.

— Ну что, господа. Впереди — шкурник,[9]— бодро объявил Игорь. — Кто первым?

— Я! — выскочила Катька.

Игорь покачал головой:

— Извини, Катерина, луч света, понимаешь, в темном царстве. Ты у нас самая худая, а тут надо хорошо побуриться за всех. Ванька пойдет.

Согнувшись в три погибели, вылезли мы в коридор. На последней развилке шедший замыкающим Игорь положил спичку головкой к выходу. Ванька осветил фонариком лаз впереди, прикинул что да как и начал «бурение».

Он лез медленно, нащупывая рукой почву, выгребая назад мелкие острые камни из-под живота и осторожно пробуя устойчивость плит.

— Ну как там, Вань? — тихо спрашивает Игорь.

— Отлично. Небо в алмазах, — пыхтит Ванька.

Спустя пятнадцать минут он трижды мигает фонариком с той стороны лаза, как было уговорено: прошел.

Вслед за ним пробирается Катька.

— Ну, гостей принимаешь? — выкликает Игорь, прислонившись к темному провалу шкурника и приставив ладони ко рту. — Эй!

— Гостям мы завсегда рады, — глухо откликается Ванька.

Игорь дает отмашку и внимательно следит за тем, как новенькие в нашей компании Юлька и Светка, давясь смешками и хихикая, проходят шкурник. Девчонки худые и гибкие, им проще.

Потом Игорь смотрит на меня.

— Ну, я пошел? Трансы мне протолкнешь.

— Давай.