Твердыня грёз  - Елена Маврина

Противоядия Исмин помогли. Сыпь на теле Златы и Эфы прошла. Лихорадка измучила Сатапа, но с ран ушло воспаление, а затем схлынул жар. Враждебность Яка сменилась пристальным наблюдением. «Гусеницу» подлатали. Мощности сломанного двигателя хватало только на вялое сопротивление течению. Морис не решался развернуть судно, боясь, что его унесёт к берегу. Солнце пригревало. Корабль опережал наступление зимы.

Рапак угощал детей засахаренными леденцами, но приготовленную им уху больше никто не решался есть. Пассажиры ловили рыбу, наблюдая за сменой красок горизонта. Над Талой парили чудные птицы с зеркальными гребнями – крылатые искры над серебряной чешуей воды. А вечерами капитан рассказывал небылицы из многочисленных плаваний. Ребята смеялись, уличая его в обмане и забывая на краткие минуты о страхах. Открывшуюся местность каждый знал только из карт Горана, но россыпи звёзд над рекой ночами опускались давними приятелями. Треснутый винт двигателя глох, делал обороты и опять глох. Они просто плыли, изредка покачивая рулём. Одни сутки. Вторые.

На четвертый день на горизонте показались изломы безлесных гор. Крупнейшее озеро Федарии – Корвум – питало Талую из глубокой чаши бассейна кристально чистой водой. На его берегу жили родители Уца.

Вечером Морис высадил подростков в портовом селении Чум. Когда крадуши покидали корабль, команда не скрывала облегчения. Обменявшись пожеланиями удачи, странники простились с капитаном. Безродные плыли в укрытие людей своего опального племени, а путешественники устремились вслед за Уцем в его дом.

Жители Чума населяли округлые бледно-оранжевые здания, походящие на тыквы в разноцветном мхе. Улочки разделяли гладкие дорожки прозрачных камней. На кукурузных деревьях висели призматические фонари с огневиками. Земля Федарии стоически сопротивлялась холодам. Семьи ещё собирали урожаи с огородов, детвора носилась по улочкам в лёгких одеждах. Ребята шагали, вдыхая влажный воздух, согретый лучами, и молчаливо поражались: что толкнуло Уца сбежать из настолько укромного места?

Уц вырос на окраине «тыквенного» селения. Калитка скрипнула на несмазанных петлях. Двор встретил запустением. Сорняки вились до колен, жестким ворсом стелясь к берегу озера. Уц, не слыша вопросов, толкнул поцарапанную дверь деревянной избушки. Крадуши за его спиной смолкли. Уже на пороге чувствовалось: дом покинут. Окна взирали на них треснутыми стеклами. Воздух нежилых помещений гнал сквозняками прочь.

Три комнаты: кухня, спальня и детская – в убогой обстановке и битых вещах. Повсюду налётом темнели пыль, грязь, мусор. Уц ходил по шаткому полу, осматривая мебель, выискивая некое разумное объяснение кошмару. Ребята толпились на пороге, не решаясь остановить его метания. Вдруг они замерли, насторожённо смотря на калитку. Фигура в коричневом плаще начала неспешное приближение: низенькая старушка брела к незнакомцам с мужественным взглядом, будто на встречу с призраками. В ореоле капюшона её большеглазое лицо казалось большой пуговицей.

Уц прекратил бродить бесцельно, почувствовав тревожное затишье.

– Бабушка Хильруд?.. – Он начал медленно шагать к ней, озираясь по сторонам. Ноги не желали гнуться, шаркая по полу палками. – Где родители?

Старуха что-то произнесла на непонятном, цокающем языке и протянула руки. Уц, ссутулившись, шагнул в объятия. Их сомкнутые фигуры затряслись в плаче.

***

– Они пришли прошлой весной. Трое. Длинные плащи, алые лоскуты, булавы, – старуха говорила медленно и с акцентом. Болезненные воспоминания давались ей испытанием. – Сказали, что вы с братом уличены в воровстве. Спрашивали о тебе, Луций. Перевернули вверх дном мебель.

Уц сидел за столом напротив старухи изваянием. Занавески скрывали тьму улицы. Крадуши облепили стулья рядом со взволнованным мальчишкой, жуя без аппетита вязкую кашу с кислым хлебом. Дом старухи Хильруд, соседки семьи Уца, имел всего одну комнату. В ней царил порядок, каменная печь полыхала дровами. Но теснота лишала надежды на укрытие. Даже в таком процветающем уголке, как Чум, тощей тенью ютилась бедность. Стояла уже глухая ночь, но никто не решался заговорить о сне. Повсюду витало безутешное горе.

– Мы пытались выжить, – признался Уц, стыдливо опуская взгляд. – Я надеялся: Паго воротится домой.