Бармалей и Снегурочка - Геннадий Тарасов

Она снова потянулась куда-то и, как перед тем трубку, невесть откуда выдернула пару валенок.

– Как раз впору тебе будут, – сказала Ягодинка Ниевна, подавая ему зимнюю обувку.

Бармалей взял валенки и придирчиво осмотрел каждый. Перевернул, постучал по подошвам пальцем.

– Не подшиты! Старенькие! – сообщил он с сомнением в голосе.

– Ничего, это они только с виду такие неказистые. Можешь не сумлеваться! – успокоила его женщина в самом расцвете лет.

Да Борис и не сомневался, а замечания свои для проформы делал. Он быстро скинул ботиночки да обул вместо них валенки. Встал, одной ногой по полу потопал, другой, потом прошелся взад-вперед.

– Хороши! И впору мне, – сообщил. – Только не слишком ли они тихоходные? Не опоздать бы с ними.

– Так это же валенки-топтуны. Два притопа, три прихлопа – и никогда никуда не опоздаешь! – хитро улыбнулась хозяйка.

– Ботиночки мои подсушить надо бы, – попросил Бармалей об услуге. – Сделаете?

– Не волнуйся, касатик, обувку твою обслужат в должном виде. И высушат, и барсучьим жиром смажут. Ты, главное, сам не забудь за ней вернуться.

Такой разговор про валенки состоялся у него с мамашей Фи. И какие тут скрытые смыслы?

– Издеваетесь, да? – сказал Борис коту зло. – А сразу и по нормальному нельзя было все объяснить? Ну, ничего. Я, кстати, к подобной науке оч-чень восприимчивый. И память у меня хорошая. Так что, не боись, все припомню. Сочтемся как-нибудь. Ты, кстати, уже дважды мне должен.

– Ага, должен я ему. Ты из сугроба-то выберрись сперва, – посоветовал в ответ Баюн. – После гррозиться будешь. Нукося?

Бармалей, оттолкнувшись спиной от умятого снега, рывком встал на ноги. «Ну, что там, как? – стал припоминать. – Два прихлопа, три притопа. Не, не, наоборот. Два притопа, три прихлопа. Нукося...»

Он осторожно притопнул сначала одной ногой, потом другой. А после глухо, так как не скинул с рук рукавиц, хлопнул трижды в ладоши... И замер опасливо, ожидая немедленного и заметного результата, неведомо какого, только что глаза не закрыл.

Ничего, однако, не случилось, как стоял он в снежной яме, так в ней и оставался. Еще больше разозлился он тогда на кота, пуще прежнего осерчал. Уж больно не любил Бармалей Борисыч, чтоб над ним насмехались, не выносил.

– Опять твои шуточки! – вскричал Бармалей. – Ну, ты у меня сейчас получишь! По первое число!

Он двинул ногой, намереваясь из ямы выбраться, чтоб до кота дотянуться, и в тот же миг неведомая сила его из нее вынесла да напротив Баюна на снег поставила. И стоит он себе, сквозь наст не проваливается, а ощущение такое его наполняет, будто он вес потерял и стал легким, точно пушинка лебяжья. Только покачивается с непривычки.

– О-го-гой! – закричал Бармалей радостно. – О-го-гой!

И пошло тут веселье. Молодец шаг делает, а его на десять уносит, два – а и вовсе неведомо куда забрасывает. Он хочет притормозить, а его наоборот, вихрем несет. В общем, неведомо сколько он таким образом забавлялся, руководство валенками-топтунами осваивая, ажник пока в молодой ельник не вломился. Выбрался оттуда довольный, глаза горят, щеки пылают пунцовым наливом.

– Что, натешился? – спросил его леший. Они с Баюном спокойно наблюдали, как Борис с валенками управляться тренируется.

– Вполне! – заявил Бармалей. И добавил с нескрываемым восторгом: – Хитрая штука! Хотя, казалось бы, что уж проще – валенки.

– Ну, раз так, идем дальше. Порядок тот же. Смотри только, теперь вперед не забегай.

– Постараюсь ужо.

– Ох-хо, постарается он. Слышь, Баюн, ты приглядывай за ним, за героем нашим. Чуть что, когтем цепляй за тулуп, чтоб не унесся. Будешь потом век его в лесу искать, инда прошлогодний снег.

– Ты, мряу, не печалься, леший. Не колотись. Он, похоже, паррень толковый, ничего с ним не случится. Сам упрравится.

– Как же не колотиться? Мамашка с меня, случись что, голову снимет. Ой, ладно, пошли уже. Стынь-сгинь!

Пошли.

Леший впереди всех, путь распознает и указывает, за ним основной силой, если по весу брать, Бармалей, и, след в след за ним, арьергардным напутствием и сопровождением, Кот Баюн. Молча шли, никто сказок не сказывал, на руки не запрыгивал, каждый свою часть пути честно отшагал.

Тут-то и открылась Бармалею та особенность волшебного леса, что нет в нем ни путей-дорог, ни даже направлений. То, что кажется в нем близким, оказывается вдруг далеким, а далекое, сколько к нему не иди, не приблизится ни на шаг, а потом и вовсе тает в тумане неопределенности. Леший распутывал дорогу, будто мотню из лески, ловко и незаметно, точно петлю за петлей из бороды вытаскивал. Не из собственной, из лесочной бороды. Бармалей понаблюдал за ним и быстро понял, что, кроме лешего, никто дороги к берлоге Берендея сыскать не сможет. Никогда. Сам-то он давно уже потерялся в пространстве, даже не представлял, где теперь находится. Сообразил она также, отчего леший переживал на его счет: заплутать и сгинуть в этом лесу, раз плюнуть. Чего ему никак не хотелось, потому и старался он изо-всех сил лешего из виду не выпускать.

Стынь-пустынь! Или как там у лешего?

Охолонь!

Долго ли, коротко ли шли они по лесу, с тропки на тропку перескакивали, аж пока не устали. Борис так и вовсе из сил выбился, даже с валенками-топтунами на ногах. А без них и вовсе, давным-давно лежал бы где-нибудь под елкой да без сил. В общем, устроили они вскоре привал, увалились один подле другого в снег, лежат, отдыхают, отдуваются.

– Эвона, куда забрались, – сообщил леший, отдышавшись. – Сушь-глушь!

– Точно! – согласился с ним Бармалей. – Реальная глухомань!

– Для кого глухомань, а для нас – Ррусколань! – заявил кот.

– Я в том смысле, что место тут пустынное. В любую сторону кричи – не докричишься!

– Это, мряу, как крричать будешь. И вообще, нам тут нравится. Правда, леший?

– Абсолютно! – коротко и авторитетно обозначил полную свою погруженность в тему любви к родному краю леший.

В лапах у кота откуда-то появилась котомка, по виду похожая на солдатский вещмешок, сидор, но куда меньшего, кошачьего размера. Бармалей, хоть убей, не помнил, была ли она у Баюна раньше. Но кот вопросами легализации невесть откуда берущихся котомок не заморачивался. Он скинул