Страсти по Фоме. Книга 2 - Сергей Викторович Осипов

Публика была в восторге.

— Я первый! — орал Ольгерд, и когда кинули жребий ему, действительно, выпало первому

Шансы его, в глазах зрителей, снова повысились. Надо ли говорить, что засучив рукав, Ольгерд обнаружил бревновидное предплечье. Это была рука мщения, карающая десница! Видимо, такой рукой Бог вбивает в землю упрямцев и гордецов.

Фому перекрестили, вернее, «окружили» знамением, прощаясь.

Ольгерд размахнулся и ударил. Ветер свистел от стремительного движения его руки. Казалось, ничто не устоит на ее пути, тем более эта рыжая, ухмыляющаяся голова без тюбетейки. Голова эта должна была улететь по крайней мере в Гимайю. Должна была, но не улетела. Она только качнулась и загудела набатом, а сам Фома рухнул на одно колено. Он сумел самортизировать удар, но уж слишком могуч был управляющий.

— Боммм!.. — разлился по округе ровный звон, и разливался еще некоторое время, пока граф вспоминал, где он и зачем.

Затем… Затем он тяжело поднялся с колена, обеими руками старательно удерживая голову на месте. «Потом сразу к Бурденко!»

— О-о! — сказали зрители, увидев Фому на ногах, и уважительно проморгались.

Картина та же…

Ольгерд, тряся ушибленной рукой, не верил своим глазам. По всем его понятиям граф должен был улететь в дровяной сарай и превратиться там в опилки, в пыль, а этот рыжий только мычал насчет какого-то нейрохирурга и озабоченно тер ухо.

Наконец, колокол головы стих.

— Ну, если у тебя все, — сказал Фома, вправляя челюсть, — то позволь мне!

И он, в технике «щас убью», с визгом пилорамы закрутился в спираль, на мгновение замер — красивый и непонятный — Барышников! — и с диким воем раскрутился обратно.

Чем он ударил, никто не успел заметить, но толстяку управляющему показалось даже, что его лягнул вороной жеребец графа, стоящий поодаль. Удар был настолько ошеломительным и оглушающим, что все ощущения пришли потом, а пока…

— Вляк! — сказала его смятая физиономия, шлепнувшими по щекам губами, в такт удару.

Больше Ольгерд ничего не чувствовал и не видел. Он не просто подлетел, он взмыл вверх, вылетая из своих порток и башмаков, и упал обратно на дрова тунгусским метеоритом, разметав поленья правильным радиусом (что еще раз доказывает наличие тунгусского разума во вселенной) и подняв тучу пыли.

Когда же пыль рассеялась, Ольгерд лежал неподвижной горой по имени Ню, обнаружив странную и вопиющую непропорциональность своего естества — телу. Под огромным белым пудингом живота, в том месте, где расческа бывает крайне редко, был словно завязан еще один пупок, только бантиком, бантичком даже.

— Ха?! — раздалось изумленное.

Ни у кого, при виде этой микросхемы, не возникло даже мысли о сочувствии упавшему, что было бы естественно как раз со стороны народа. Никчемность пострадавшего была очевидна всем (один раз посцать по-хорошему! — говорят старухи в деревнях). Такое не пристало иметь мужчине. Пипеткой, коей наделил всевышний Ольгерда, казалось, можно было делать только закапывания в глаза. Даже десятилетний карапуз устыдился бы такого коня — ведь скакать всю жизнь!

В общем, «не думав милого обидеть, взяла Лаиса микроскоп, и говорит, позволь увидеть, чем ты меня, мой милый…»

Нет, не такой скипетр должен быть у хозяина Иеломойи! Это стало ясно всем без референдума. Какой бы вес ты ни имел, но в глазах народа ты не имеешь веса, если у тебя невелик «повеса»!

После этого ни о каком соревновании речь идти уже не могла. С кем соревноваться? С тараканьей титькой? Да кто он такой вообще?.. Сразу вспомнились все обиды на заносчивого управляющего: «ни хрена за душой нет, а гонору-то?! Да он с таким отсутствием между ног только сквозняки создаёт!»

Симпатии зрителей теперь были полностью на стороне Фомы. «Граф!» — твердо любовались они Фомой, забыв о классовой ненависти, пока управляющий приходил в себя и со стоном поднимался.

Но дело еще не кончилось. Ольгерд, несмотря на сокращенный вариант гениталий, был опытным бойцом.

— А у тебя?! — в бешенстве заорал он, сразу оценив обстановку. — У тебя-то он есть вообще?!

Он и сам в это верил сейчас. Колдуны, маги, оборотни и прочие прохвосты-фокусники — они же бесполые! — было его твердое убеждение, основанное на невсеобщем и необязательном каросском образовании.

— А ну?! — кричал он, натягивая портки.

— То есть? — не понял Фома.

— А вот что есть, то и покажи!

— Что?! — Фома остолбенел, забыв про звенящее ухо. — Зачем? Я же выиграл пари — сбил тебя с ног!

— Это опять твои фокусы! А ты своего покажи, может у тебя его и вовсе нет?!

— А и правда! — ахнул кто-то.

Поверие о бесполости оборотней и прочей нечисти было довольно распространенным и сейчас об этом вспомнили. Многие в Кароссе становились магами, только отдав мужскую силу, порой вместе с её носителями. О графе же, если он тот самый граф, шла молва, что он общается со всякой чертовщиной.

Ситуация опять переменилась. Действительно, у этого-то хоть что-то есть, пусть и позор, но на месте! А где «графский струмент»?

— Надо бы спроверить, а, братцы?

— Покажь кляп-то, граф!.. — Взыскующие возгласы присутствующих показали, что пари продолжается, и продолжается непредсказуемым образом.

— Да как-то… — Фома глупо ухмыльнулся, все еще не веря в серьезность происходящего и оглянулся кругом. — Вы что серьезно? Это же…

Но по глумливо-заинтересованным лицам он понял, что теперь его старшинство должно быть доказано только так и никак иначе, все остальное не в счет, когда разговор заходит о смысле жизни и её корне.

— Да вы охренели! Я такими вещами не балуюсь!..

Действительно, в отношении к своему «тайному другу», Фома всегда исходил из принципа, которого придерживается всякая урла в отношении ножа: если уж достал, то пускай в дело! — просто угрожать ножом было недостойно. И Фома в этом вопросе был весьма щепетилен. Кабинет доктора (но не Доктора!) и отдельная кабинка