Предатель - Энтони Райан

Когда бой проигран, зачем медлить, ожидая своей кончины? Лучше сбежать и выносить план мести. И немного утешало то, что бегство Альтерика избавило его дочь от неловкости, связанной с пленением собственного отца.

* * *

Толпа, собравшаяся тем утром послушать проповедь Помазанной Леди, состояла из трёх отдельных групп. Войско Ковенанта под командованием капитана Суэйна выстроилось ровными шеренгами справа от Эвадины. Слева стоял герцог Вирулис и его пять рот рианвельских герцогских рекрутов — две конных и три пешие. По центру расположилось ещё больше простолюдинов, и они представляли собой решительно непривлекательное зрелище. Здесь собрались набожные верующие со всех уголков Рианвеля и из-за его пределов, поскольку у Ковенанта есть множество аванпостов в диких землях на востоке. Как и у участников Жертвенного Марша и похода на Атильтор, в их внешнем виде было мало общего, а их одежда варьировалась от лохмотьев до богатых платьев. От других простолюдинов в походах их отличало изобилие вооружений и доспехов. Оно было разнородным и плохо организованным: пикинёры стояли рядом с алебардщиками, люди же с луками и арбалетами были разбросаны по толпе, а не собирались в группы. Однако без оружия не наблюдалось никого, и, судя по пятнам и шрамам у людей в этой толпе, все применили его накануне вечером.

Прежде чем произнести, пожалуй, свою самую знаменитую речь, Эвадина на Улстане подъехала к вершине арки каменного моста. Должен сказать, что это событие художники и иллюстраторы обычно изображают правильно. Солнце тем утром светило ярко, но его частично скрывал покров облаков, которые нагоняли северные ветра. Благодаря этому падающий свет создал драматически захватывающий фон, когда конь Помазанной Леди встал на дыбы, а затем опустился. Я услышал коллективный вздох толпы, взволнованной от предвкушения. Кажется, все присутствующие знали, что этот миг станет гранью. Здесь будет пересечена последняя черта, и они этого не боялись. Да и с чего бы, если с ними Воскресшая мученица, чьё божественное прозрение теперь невозможно отрицать, и она поведёт их к высшей славе Ковенанта?

Как обычно, её голос далеко разнёсся, как только она начала говорить, но тем утром я почувствовал в нём новые нотки. В её проповедях никогда не было недостатка убеждённости, но она всегда допускала нюансы, признание человеческой слабости. В словах Помазанной Леди наутро после Битвы у Каменного Моста не было таких тонкостей, как и во всех последующих её заявлениях.

— Всем, кто прошёл со мной так далеко, — начала она, — моя благодарность. Всем, кто пришёл ко мне сейчас, в этот страшный час — моя благодарность. Но ещё я должна предупредить вас. Путь, лежащий перед нами, будет кровавым. Задача, поставленная нам Серафилями, потребует каждой капли сил, которые мы сможем найти, ибо наш враг хитёр и подл в своих ухищрениях. Здесь они пытались поймать меня в ловушку, выставив моего собственного отца, чтобы схватить меня. Измерьте их подлость тем, как они ополчают отца против дочери, как настраивают брата против брата, ибо почва этой земли засеяна могилами, которые стали урожаем бесконечных войн Алгатинетов. Но это лишь малая грань их зла.

Она замолчала и напряглась в седле, словно не хотела делиться отвратительной, но необходимой правдой.

— Знайте же: мне открылось, что та, кто называет себя принцессой-регентом, с детства была слугою Малицитов. Это она направляла своего отца на тиранию. Это она нашёптывала отраву в уши собственному брату, дабы он погрузил это королевство в пучину войны. Это она убила ядом собственного мужа. Да, друзья мои, это правда. Та, кто правит этой землёй — смертоносная служительница Малицитов, и её порченая кровь течёт по венам ребёнка, которого она усадила на трон. С этих пор, я, как Воскресшая мученица и глас Ковенанта Возрождённого, постановляю, что у нас нет короля. Серафили вынесли приговор, что династия Алгатинетов не годится, чтобы править.

Она замолчала, закрыв глаза, словно собиралась с силами — как женщина, вынужденная взять на себя самую тягостную задачу. Когда она снова заговорила, в её голосе остался лишь едва заметный оттенок, но всё равно, все услышали этот сигнал глубокой печали. С этого момента все, кто следовал за ней, понимали, что её последующие действия — не её вина. Каждую смерть, которая отметит наш марш отсюда и далее, можно возложить на одних только Алгатинетов, поскольку именно они довели Воскресшую мученицу до этих неизбежных, неотвратимых крайностей.

— Друзья, — сказала она, открыв глаза, чтобы воссияла любовь, которую она питала к своим последователям, — мне поручено нести бремя, о котором я никогда не просила. Я никогда не хотела власти. Никогда не хотела править, но Серафили сочли нужным взвалить эту задачу мне на плечи, и я её не сброшу. Пусть этот день отметит зарю нового века, ибо я стою здесь перед вами не только как Воскресшая мученица, но и как восходящая-королева!

Поразительно, как быстро взревела в ответ толпа. Каждая душа, за исключением меня, Вдовы и Лилат, издала одобрительный бессловесный крик. Оружие взметнулось качающимся лесом клинков. Лица простолюдинов излучали такое маниакальное обожание, с которым прежде не могла сравниться даже самая преданная публика Эвадины.

Она ещё немного позволила рёву продолжаться, а потом подняла руку, требуя тишины. Обычно крики замолкали через секунду-другую, но сейчас молчание опустилось, как лезвие топора.

Я выделил нескольких претендентов на точное происхождение того, что я называю мучительными страданиями — изменение чувств и мыслей, из-за которого мой путь свернул на столь дикий курс. Теперь, когда я решил записать эти слова, я уверен, что по-настоящему всё началось тем утром. Я не просто услышал, как она солгала, когда раньше говорила только правду — хоть и свою версию правды. И дело было не просто в этой новой уверенности, которая, казалось, сочилась из каждой её по́ры. Нет, дело было в людях. То, как они настолько полностью умолкли от простого жеста этой женщины. Все они — от войска Ковенанта до рианвельских рекрутов и толпы простых верующих — застыли с одинаковыми напряжёнными, выжидающими, голодными выражениями лиц. Способность Эвадины подчинять других своей воле беспокоила меня и раньше. Теперь же я понял, что она вызывает во мне чувство, которое я не могу назвать никак, кроме как ужасом. Это было глубокое, пульсирующее и бросающее в пот осознание того, что ни одна душа никогда не должна обладать такой силой. Разумеется, я по-прежнему любил её. Как всегда, я поспешил завернуть свой страх в удобную ложь, но сейчас уже знаю, что это был тот самый миг. А ещё я считаю себя трусом за то, что не ушёл прочь