Охотницы - Элизабет Мэй

— Не преувеличивай! — рявкаю я.

— Я тренировал тебя для боя, — говорит он. — Когда мы сражались с sìthichean, как думаешь, у меня были при себе эти флаконы? Были игла и нить под рукой? Целительство не входит в число моих способностей, поэтому я учил тебя переносить боль.

Но мне уже безразличны его оправдания. Я должна узнать, что еще он от меня скрывал.

— Скажи мне кое-что. Как давно ты знал, что печать на грани разлома? — Когда он не отвечает, я спрашиваю снова: — Как давно ты знал?

Он сжимает зубы.

— Еще до нашей встречи.

— Тьфу!

Я толкаю его в грудь, скатываюсь с постели и усаживаюсь за рабочий стол. Если я ничем не займу руки, то могу поддаться соблазну выстрелить в него из электропистолета.

Я хватаюсь за наполовину законченный плечевой упор для звуковой пушки и вгоняю отвертку в одно из отверстий.

Киаран не удостаивает мою задумку даже взглядом.

— Ты считаешь, что было бы лучше, если бы я сказал тебе? Ты была поглощена горем. Ты не была подготовлена. Когда я встретил тебя, ты не умела пользоваться даже клинком.

— Боже, ты сегодня щедр на комплименты!

Его высокомерный взгляд оценивает меня с головы до ног.

— Daoine sìth будут слабее всего в момент, когда только выберутся из холмов. Это лучшее время для атаки, а ты до сих пор недостаточно сильна, чтобы биться с ними.

Мое тело замирает, шуруп выпадает на стол из застывших пальцев.

— Недостаточно сильна? — переспрашиваю я. — Я думала, что чуть раньше вполне показала, на что способна.

— Ты единожды превзошла меня, Кэм. Ты правда думаешь, что сможешь победить сотни тренированных daoine sìth?

Я едва понимаю, что он говорит, помимо слов «недостаточно сильна».

— Недостаточно сильна?

Только я начала думать, что вернула контроль над собой, как он тут же лишил меня самообладания, и мне снова приходится бороться с созданием внутри, которое больше всего на свете хочет сражаться с ним, пока мы оба не станем обессиленными и израненными.

— Нет, — говорит он. — Пока нет.

Я срываюсь. Я хватаю электропистолет со стола. Веер проводов расцветает, когда я целюсь в незащищенное место, которое, я знаю, он сможет залечить. И я спускаю курок.

Киаран гораздо быстрее. Он блокирует выстрел рукой и крепко зажимает капсулу в кулаке. Он спокойно смотрит на меня — примерно секунду. А потом шипит от боли и, разжав кулак, роняет капсулу на паркет. Фигура Лихтенберга возникает на его ладони, змеится от ожога в центре до самого запястья.

Киаран потрясенно смотрит на меня. Он редко так явно проявляет эмоции.

Я откидываюсь на спинку стула, моя ярость сыта. Кажется, я донесла свою мысль. Снова.

— Мой выстрел не убил бы тебя, но, думаю, боли вполне достаточно.

Я не знаю, чего жду. Раздражения, возможно. Или того, что он недовольно нахмурится и снова обзовет меня дурой. Чего я не ожидаю, так это того, что он рассмеется. Не мелодичным и слишком красивым смехом фейри, которым привык меня смущать, а искренним смехом, от которого на щеках появляются ямочки, что делает его весьма похожим на человека.

— Что смешного?

Киаран выпрямляется.

— Когда ты схватилась за пистолет, я не думал, что ты действительно в меня выстрелишь.

Я улыбаюсь.

— Разве не ты говорил, что не стоит вытаскивать оружие, если не собираешься им воспользоваться?

— Так ты все же слушаешь, что я говорю!

— Когда мне это полезно.

Киаран в очередной раз удивляет меня скоростью, с которой движется, отталкивая мой стул от стола. Затем он нагибается ко мне.

— Это развеселило меня в первый раз, но попытайся снова, и я сломаю твой пистолет.

Я отвечаю таким же взглядом.

— Сломай мой пистолет, и у меня останется примерно пятнадцать других видов оружия, которые смогут выстрелить не хуже.

Он улыбается медленно, соблазнительно.

— Я знал это с того дня, когда вытащил тебя из реки.

— Что именно?

— Что ты всегда будешь бросать мне вызов.

Не в силах вынести напряжения во взгляде Киарана, я отворачиваюсь, чтобы присмотреться к его ране. Ожог на ладони уже заживает, фигура Лихтенберга медленно исчезает с его руки.

Я хмурюсь, когда похожий на папоротник рисунок открывает клеймо на внутренней стороне его запястья. Не помню, чтобы видела это раньше. А может, я просто не уделяла Киарану достаточно внимания, чтобы его заметить. Очертания клейма вплавились в его кожу, шрамированная плоть вздыблена рубцами. Замысловатая вязь завитков — тонких, изысканных, переплетающихся друг с другом. Кто бы ни придумывал рисунок, он уделил много внимания деталям. Очертаниям, которые я не могу определить, и символу, которого никогда не видела.

Лишь металл фей может оставить им постоянный шрам — и даже он ненадолго. Чтобы оставить подобные шрамы, линии должны производиться раскаленным добела клинком, снова и снова. Боль при этом наверняка была невыносимой. Завороженная, я прикасаюсь к клейму.

Киаран хватает меня за руку.

— Что ты делаешь?

— Твое клеймо… Что оно означает?

Что-то мелькает в его глазах — эмоция, которую я не могу распознать. Миг спустя она исчезает. Он отпускает меня.

— Оно больше ничего не значит.

Я начинаю понимать, насколько нас определяют наши секреты. Несколько дней назад мы охотились вместе и затем возвращались к обычной для нас жизни — такие же, как всегда. Теперь наши границы блекнут, и мы хватаемся за те немногие секреты, что нам остались, потому что обнажать свою душу перед кем-то куда сложнее, чем притворяться.

— Ладно, — спокойно говорю я, вырывая руку.

Словно осознав, что выдал свои эмоции, Киаран выпрямляется и смотрит на меня сверху вниз.

— Пойдем со мной.

Я моргаю.

— Куда?

— Тебе обязательно обо всем расспрашивать?

— Айе, — говорю я. — Мне нравится бесить тебя при каждой возможности.

Уголки его губ дергаются вверх.

— Я заметил.