Леди, которая любила готовить - Екатерина Лесина

— Хватит, — сказала она себе.

И глянула на часы.

Полночь давно уж минула… и что делать? Может, тесто поставить? На плюшки. Конечно, блюдо простое, Марью встретить бы чем куда более изысканным, но… впервые, пожалуй, не хотелось. А плюшки успокоят.

И она сняла тяжелую миску.

Молоко.

Сахар. Щепотка соли. Огонь, чтобы смесь согрелась… вот так. И размешать деревянною палочкой, хотя давно уж растворились и соль, и сахар. Отлить. Сыпануть дрожжей, укутать полотенцем.

Отлично. Полчаса и забродят.

Василиса сдула прядку волос. И поняла, что, если неясная тревога вовсе не отступила, то, во всяком случае, стала почти неразличимою.

Мука.

И яйца. Топленое масло. Молоко, в котором растворился сахар. Стручок ванили Василиса опустила на несколько мгновений, а после, раскрыв ножом, вычистила семена, которые проварила отдельно. Аромат ванили стал явным, тяжелым.

Смешать.

И добавить пробудившиеся дрожжи. Вымесить ком, тяжелый, тугой. Тесто пока не чувствовалось живым, зато и раздражение уходило.

Василиса сложила ком в таз и накрыла полотенцем. Вот так. Теперь пару часов… или до утра даже. Можно вернуться к себе и, если повезет, уснуть.

Во двор она вышла без особой причины.

Ночь.

И прохлада. Стрекот кузнечиков в траве. Звезды. Луна, которая все-таки не сверзлась в пропасть, но вполне себе твердо держалась на небосводе.

А главное тихо… было тихо, пока тишину эту не разогнал грохот копыт. И звук в ночи показался слишком уж сильным, бьющим по нервам. Василиса обернулась.

— Пожар! — этот крик разнесся над округой, перебивая, перемалывая ночную тишину. — Беда! Пожар!

Жеребец влетел во двор и заплясал, закружился, то ли не способный сразу остановиться, то ли все еще силясь скинуть мальчишку, распластавшегося на широкой конской спине.

— Пожар! — всхлипнул тот, судорожно цепляясь за гриву. — Конюшни… горять… дядько велел… ехать… подмога…

— Мамочки родные! — Ляля выкатилась на крыльцо, как была, в длинной просторной рубахе. — А что ж это деется…

— В город скачи, — велела Василиса. — Зови помощь. Кого можешь. Родных… не знаю. Обещай, что заплачу. Не обижу.

Она развернулась и поднялась в дом.

Скинула халат.

— Барышня, что вы удумали…

— Подай костюм.

— Так еще не обсох…

— Другой. Любой, — душила ярость, ледяная, оглушающая и в то же время изрядно проясняющая мысли. Пожар не возник случайно.

Там нечему гореть.

И, стало быть…

— Не след, барышня… что-то вы там сделаете… огонь же ж… мужиков ждать надобно.

Огонь.

Каменные стены не горят, как и кирпичные, а вот солома — дело иное… крыши… черепица растрескается. А вот если огонь повредит стропила, то и крыша просядет.

Лошади…

В леваде. Аким не стал бы возвращать их в грязные стойла. Зачем? Ночи ведь теплые, спокойные… волки…

Василиса застегнула пуговки на жакете. Костюм и вправду не до конца обсох, и влажная ткань неприятно липла к коже. Но не в платье же ехать, в самом-то деле?

Хмурого она вывела сама. И тот, злой спросонья, нервно прял ушами.

— Надо, мой хороший, надо… — она накинула уздечку. И с трудом, но подняла-таки потник, забросила на конскую спину.

Отвыкла.

А прежде сама седлала. Ничего, справится. Седло стало ровно, а вот подпругу получилось затянуть раза этак с третьего. И Василиса сдула пот со лба. Появилась мыслишка, что и вправду в ее присутствии нет никакой надобности. Что сил ее малых не хватит, чтобы пожар затушить, что она скорее даже мешаться станет, и надобно ехать с утра.

Ущерб оценить.

Заявление написать в полицию или же отправить кого-то, кто вовсе возьмет на себя подобные заботы.

— Барышня! Куда ж вы одна… — Ляля скатилась с крылечка. — Насилу собралася. Погодите, я сейчас…

Кобылку Ляля заседлала весьма ловко. И в седло взгромоздившись, подняла юбки, закрутила вокруг талии.

— Что? У меня, чай, амазонков нет, — сказала она мрачно.

— Подарю, — пообещала Василиса. — Бархатную.

— Ну… тогда с Богом, — Ляля широко перекрестилась. — А огоньку-то…

И Василиса, спохватившись, создала крошечный светящийся шар. Пусть получился он небольшим, с детский кулачок, но света давал достаточно, чтобы не переломать ноги на горных тропах.

А вот зарево пожара они увидали издали. И Хмурый сам, без понуканий, прибавил шагу. Шел он ровно, будто стлался над землей. Пахнуло дымом. И Василиса закашлялась, а после, убрав светляка — надобности в нем ныне не было — набросила легчайший полог.

Горело…

Все.

Все три здания. Огонь полз по стенам, отчаянно пытаясь вцепиться в камень ли, в кирпич, скатывался и вновь раскрывался. Тлели остатки соломы. Поднималась сухая парная вонь от навозной кучи, мешаясь с иными дымами.

— Барышня! — Аким вынырнул из темноты, весь в саже, черный, страшный. И Хмурый шарахнулся было, присел, готовый взвиться свечой, но был остановлен. — Барышня, дальше неможно, палит нещадно.

Василиса и сама ощущала жар, исходящий от конюшни. А еще силу, которая клубилась где-то там, не позволяя огню погаснуть.

— Лошади?

— Так… как полыхнула, ворота открыл. Пошли, родимые. Далеко не забредут, а волки огня побоятся…

— Такого и вправду.

Это не было огнем в полном смысле слова. Сотворенный человеком, заговоренный силой, он грозился уничтожить все, что еще осталось от конюшен. И Василиса сжала кулаки от бессилия, глядя на то, как медленно оседает, проваливается крыша манежа.

— Я малого отправил, велел людей звать, — Аким отер пот. — Только…

Люди не помогут.

Этот огонь сожрет и песок, и воду, и силу… погань какая! Василиса тряхнула волосами. Она, конечно, не Александр, которого Господь одарил силой щедро, и не Марья, способная одним движением руки осадить пламя, и не Настасья с ее придумками… но и она Радковская-Кевич, а стало быть — на что-то да способна.

— Барышня! — взмолился Аким.

— В огонь не полезу, — пообещала Василиса, вполне, к слову, искренне. Конюшни-то она отстроит, но вот сила… чужая сила раздражала.

И манила.

Она сделала шаг.

И еще один.

И еще… пахнуло жаром в лицо, в воздухе закружился пепел и искры, а сам он сделался горек, что застоялая вода. Но Василиса вдохнула эту горечь.