Задверье - Нил Гейман

Ричард Мейхью огляделся по сторонам. Платформа метро. Станции он не узнал, но это определенно была линия Дистрикт, на табличке значилось:

чернецы.

Платформа была пуста. Где-то грохотал поезд, гоня по платформе призрачный ветер, разметавший на отдельные страницы желтую газету «Сан»: четырехцветные фотогруди и черно-белые сплетни суетливо поползли прочь, полетели на рельсы.

Ричард дошел до конца платформы, сел на скамейку и стал ждать, чтобы что-нибудь произошло.

Ничего не произошло.

Он потер затылок, испытывая легкое головокружение. Шаги по платформе где-то поблизости. Он поднял глаза: мимо шло чопорное с виду дитя, рука об руку с женщиной, казавшейся увеличенной, постаревшей версией девочки. Они поглядели на него, потом – довольно нарочито – отвели взгляд.

– Не подходи к нему, Мелани, – очень громким шепотом посоветовала женщина.

Мелани уставилась на Ричарда, как свойственно впериваться детям, – без тени застенчивости или смущения. Потом перевела взгляд на мать.

– И почему такие люди не умирают? – с любопытством спросила она.

– У них не хватает смелости со всем покончить, – объяснила ее мама.

Мелани еще раз рискнула бросить взгляд на Ричарда.

– Жалкий, – сказала она.

Их шаги прошлепали прочь по платформе, и вскоре на ней снова стало пусто.

Может, ему только привиделось? Он попытался вспомнить, зачем вообще здесь оказался. Наверное, поезда ждет? И куда же он едет?

Он не знал. Ответ – где-то у него в голове, где-то под рукой. Пойти куда-нибудь? Нет, проще остаться сидеть. Может, это все сон? Он пощупал пластмассовую скамейку под собой, потопал по платформе кроссовками с коркой засохшей грязи (а грязь-то откуда взялась?), коснулся своего лица… Нет, не сон. Где бы он ни был, это реальное место. Но чувства он испытывал странные: отстраненность, подавленность и ужасную, неизбывную печаль. Кто-то сел рядом с ним на скамейку. Ричард не поднял глаз, не повернул головы.

– Привет, – произнес знакомый голос. – Как жизнь, Дик? С тобой все в порядке?

Ричард поднял взгляд и почувствовал, как его лицо морщинит улыбка, как надежда обрушивается на него, точно удар под дых.

– Гарри? – спросил он с испугом. А потом добавил: – Ты меня видишь?

– Ты всегда был шутником, – усмехнулся Гарри. – Смешной человечек, смешной.

Гарри был в костюме и при галстуке. Чисто выбритый, и волосы лежат волосок к волоску. Тут до Ричарда дошло, как, собственно, выглядит он сам: грязный, встрепанный, небритый, одежда изжевана…

– Гарри? Послушай, я… Я знаю, на что похож. Я все могу объяснить. – Он на мгновение задумался. – Нет… Не могу. Такое, в сущности, не объяснишь.

– Ну и ладно, – сказал Гарри. Голос у него такой успокаивающий, такой здравый. – Даже не знаю, как тебе и сказать. Неловко немножко. – Он помешкал. – Ну… – Но решил все же попытаться: – На самом деле меня тут нет.

– Да нет же, ты здесь, – возразил Ричард. Гарри сочувственно покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Меня тут нет. Я – плод твоего воображения. Ты с самим собой разговариваешь.

Ричард недоуменно спросил себя: может, это одна из шуточек Гарри.

– Ну, может, вот это поможет… – сказал Гарри, поднял руки к лицу и стал мять его, тискать, формировать. Лицо сплющилось, как пластилиновое.

– Так лучше? – спросил человек, только что бывший Гарри. Голос действовал на нервы своей знакомостью.

Вот это лицо Ричард знал. С окончания школы брил его почти каждое утро по будням, а иногда и по выходным. Чистил ему зубы, давил из него угри и временами жалел, что оно слишком мало похоже на лицо Тома Круза или Джона Леннона. Да вообще ни на кого не похоже. Было это, разумеется, его собственное лицо.

– Ты вовсе не у Чернецов, а на станции «Блэкфрайерз» в час пик, – небрежно бросил второй Ричард. – И разговариваешь сам с собой. А сам знаешь, что говорят о тех, кто разговаривает сам с собой. Просто сейчас ты на шаг отступил от безумия.

Ричард, промокший и грязный, уставился на Ричарда, чистого и хорошо одетого.

– Не знаю, кто ты, не знаю, чего ты добиваешься, – сказал он. – Но получается у тебя не слишком убедительно: ты на меня даже не похож.

Он лгал и прекрасно это сознавал. Его двойник печально улыбнулся, подумал и покачал головой.

– Я – это ты, Ричард. Я все, что осталось в твоей психике нормального.

Это было не постыдное отражение своего голоса, которое он слышал из автоответчика, с аудиопленок и домашних видеозаписей, не жуткая пародия на голос, сходивший за его собственный, нет, человек говорил самым настоящим голосом Ричарда, тем самым, который он слышал у себя в голове, когда открывал рот, – реальным и гулким.