Телевизор. Исповедь одного шпиона - Борис Мячин

24 брюмера

Дорогая Натали!

Это последнее письмо, которое я тебе пишу.

В назначенный час в мою квартиру явился министр полиции.

– Здравствуйте, Фуше, – сказал Симон Мушенбрук.

– Здравствуйте, Мушенбрук, – засмеялся бледнолицый министр. – Да уж, задали вы нам трепку в Италии…^[246]

– Зато в Голландии вы нам накостыляли, – грустно улыбнулся русский.

Шпионы расселись в гостиной, велели подать чаю, как какие-нибудь менялы, и стали негромко обсуждать свои шпионские дела. Тем не менее, мою спальную от гостиной отделяет тонкая перегородка, и я всё отлично слышала.

– Я привез письмо от императора, – сказал Мушенбрук. – Павел Петрович изменил свое мнение и намерен заключить союз с Францией против англичан. Я хочу, чтобы вы передали это письмо первому консулу, Фуше. Никто не должен знать об этом, ни одна живая душа на свете. К письму приложен подробный план восточной кампании; согласно этому плану, французская армия, пересекши Средиземное и Черное моря, высадится в Таганроге и в дальнейшем, используя русские военные базы на Кавказе, через Грузию, Персию и Афганистан ударит по английским колониям в Индии. В то же время двадцать тысяч казаков захватят Бухару и построят плацдарм для наступления русской армии через Кашмир и Пенджаб…

– Это какое-то сумасбродство, – усмехнулся Фуше. – Кто автор сего прожекта?

– Император.

– Обещаю, я передам письмо консулу. Посмотрим, что он скажет.

– Это еще не всё. У меня есть к вам просьба, личного свойства. Я хочу, чтобы мне дали французское гражданство.

От неожиданности я даже закашлялась и нечаянно ударилась головой об стенку. На том конце замолчали. Они поняли, что я подслушиваю, в ужасе подумала я. Теперь мне точно что-нибудь отрежут.

– Это невозможно, – холодно проговорил Фуше. – После Корфу и Серавалле это невозможно, Симон^[247]. Консул никогда не согласится сотрудничать с вами. Он слишком хорошо осведомлен о ваших способностях и знает, что вы – самый опасный и непредсказуемый человек на земле.

– Скажите ему, – совсем тихо прошептал Мушенбрук, – что телевизор по-прежнему верен Республике; он сразу всё поймет и откликнется на мою просьбу. Просто напомните ему про Ливорно. Ежели он предан еще идее, то и я буду служить ему. И еще скажите, что у меня есть условие: я не буду воевать против русских.

– Как бы там ни было, – тоже очень тихо сказал министр, – вы понимаете, что это означает дипломатический скандал. Вы станете перебежчиком, предателем. Вас проклянут на родине, и вы никогда уже не сможете вернуться в Россию.

– Я знаю.

Переговоры были завершены. Русский надел свою квакерскую шляпу, попрощался с министром, кивнул мне и вышел вон. Я было бросилась за ним, но Фуше схватил меня за руку.

– Ты же не думаешь, девочка, – процедил он сквозь зубы, – что ты сможешь и дальше жить привычной жизнью, изображая на сцене греческих принцесс, после всего услышанного?

– Отпустите мою руку, – сказала я. – Мне больно.

– Вот как мы поступим, – не выпуская моей руки, сказал Фуше. – С этой минуты ты будешь говорить то, что я скажу, делать то, что я скажу, и даже, если понадобиться, спать с тем, с кем я скажу. За это ты будешь получать лучшие роли в своем театре, а также разъезжать с гастролями по Европе, всюду неся свет и величие Республики. Твоя игра станет метрическим эталоном, ты станешь более знаменитой, чем Рокур, чем Тереза-Анжелика^[248], черт меня побери! Впрочем, я не настаиваю на твоем выборе. Ты можешь отказаться. Однако в этом случае ты станешь примой в другом театре. В Пер-Лашез…

Полагаю, ты догадываешься, что мне пришлось выбрать, моя дорогая Натали. Я не могу оказаться там, рядом с тобою… Мне предстоит большая игра, и, наверное, я более не смогу писать тебе…

Мне будет не хватать тебя, моя любимая сестра. Помнишь ли ты, как мы весело проводили время вместе, прячась под столом, накрытым одеялом, и нам казалось, что это тайный грот? Как мы обнимали друг друга и, соприкасая лбы, клялись друг другу в вечной дружбе, в болезни и в здравии, в этой жизни и в загробной… Глупые девочки! Мы ведь не знали тогда, что так всё и случится…

Иногда мне кажется, что это правда. Что ты действительно уехала в Луизиану, чтобы проповедовать среди индейцев, как ты и мечтала, а не лежишь в холодной земле, под каменной плитой с надписью «Смерть есть вечный сон»^[249], лишенная даже христианского креста, который ты любила более всего на свете. Я всегда хотела другого, всегда знала, что мое призвание – сцена. Постоянно быть на публике, красиво говорить, красиво жить… И теперь, когда у меня появилась возможность осуществить свою мечту, я не могу ее упустить.

Прости и прощай.

Твоя Жюстина, Звезда Республики