Сказка из Ленинградской коммуналки - Ася Логинова

Предателей не прощают. И этот предатель – я.

На мне лежала ответственность за воспитание моей маленькой Емельяны. Она выросла рядом со мной, я видела её первые шаги и падения, я научила её первому заклинанию, благодаря которому она подожгла мне волосы. Как никто другой, я знаю о том, как Емеля тяжело переживала эти годы, и поверьте, если бы у меня была возможность дать ей другую юность – я бы это сделала. Емеле просто не повезло. Так случается, иногда удача убегает на другой берег реки и скрывается за горизонтом, оставляя нас один на один в тёмной чаще с дикими волками. В нашей жизни случаются трудности, которые нужно если не проходить с гордо поднятой головой, то хотя бы проползать, несмотря ни на какие препятствия. Я не хочу приуменьшать трагедию Емели, как-то восхвалять себя на её фоне, но я правда старалась донести до неё, что нужно жить дальше. Нельзя сказать, что я была безучастна к судьбе Емельяны или давала ей мало своего внимания, скорее наоборот, я старалась за уши вытащить её из тёмного омута, в котором она сама себя и топила. Сазоновой помощь моя была особо не нужна, она меня отвергала, а потом и вовсе сбежала из дома. Тогда наши пути разошлись. Но когда мы вновь встретились в нашем Петербурге, то я даже не захотела снова стать к ней ближе или попытаться понять логику её поступков. Мне не то чтобы это было неинтересно, а скорее я не видела смысла, чтобы поднимать её после каждого падения. Емеля сама выбрала свой путь, уехала в Феодосию, и я не могу её за это судить. Она приняла решение как взрослый человек, и переубеждать её было бы глупо. Смотря сейчас на жизнь моей сестры с высоты прожитых лет, я понимаю, что тогда мне стоило поймать её за шкирку, привести домой и никуда не выпускать. Это было бы лучше, чем то, что я получила в итоге. Сквозь прутья решётки на меня смотрела не моя Емеля, а загнанный в ловушку дикий зверь, у которого отобрали добычу. Но посадила туда её не я, она сама завела себя в эту темницу своими же поступками.

Предателей не прощают. И этот предатель – не я.

Днём, после визита к Хайдену, я не была особо разговорчивой. Ощущение апатии окутало меня с ног до головы, и желания с кем-либо обсуждать случившееся у меня не было. За последние сутки меня лишили двух близких мне людей, оторвали их от меня не то что с кожей, а скорее с мясом. Боль не растекалась по моему телу и душе равномерно, а скорее пульсировала в разных точках, будто бы по каждой из них ударяли кулаками. Я чувствовала, как внутри меня ломалось нечто важное и хрупкое, а осколки его рассыпались, царапая изнутри. Я не человек. Мне по сущности своей не должно быть дела до чувств, эмоций и тонких материй, но отчего-то с каждым годом я начинаю проникаться этим. Людишки, вы просто заражаете меня, я становлюсь мягкой и эмпатичной, но что самое страшное – мне становится тяжело с вами прощаться. Вопрос только в том, а точно ли вы люди? Человек – это ведь не просто тело, обладающее лишь физическими потребностями, но и за душой у него что-то существует. Хотя, скорее всего, у некоторых там пусто, иначе как можно объяснить то, с каким удовольствием они могут ломать других.

Саша знал, где у меня болит. Он знал и лечил мою душу каждый день. Иногда он щедро поливал её зелёнкой, которая щипала и заставляла солёные слёзы сбегать по щекам. Но потом становилось легче: Саша бережно забинтовывал раны на моей душе, нежно целовал каждый шрам, принимал на ней каждую шероховатость и неровность. Я верила, что он смог полюбить во мне всё: горький кофе по утрам, заветренную пиццу на завтрак, вечные синяки под глазами, квартиру с тёмными стенами и постоянный неоправданный риск. Мой образ далёк от идеального, во мне есть минусы, и я их признаю, но даже такой плохой ведьме, как я, хотя бы раз в жизни может выпасть шанс стать счастливой? Конечно же! Это время с Руденко я наконец-то смогла понять, что значит быть человеком любящим и любимым. Но у каждой сказки есть свой конец, и он пришёл вместе с острым ножом в руках Саши. Дорогой и горячо преданный мне Руденко сорвал все бинты и пластыри со слоем зарубцевавшейся кожи, а алая любовь рекой полилась из вновь появившихся ран. Она пачкала собой всё вокруг, руки Саши были по локти в ней, но он продолжал ворошить душу изнутри. Душа тоже ведь живая, ей больно было, она скулила, как раненый зверь, и медленно замерзала на ветре злых перемен. А Руденко продолжал копаться внутри неё, пачкая своей грязью. Я ничего не могла с этим поделать, в моих силах было лишь смотреть на то, как Саша лоскутами вытаскивал из озябшей души остатки жизни. Все чувства, тот трепет, покалывания в солнечном сплетении, заразительный смех, тепло от долгих объятий – Руденко все наши воспоминания выкинул наружу, растоптал и сжёг, а горячие угольки засунул обратно. Я не пустая, но и не живая, ведь жар от догорающих остатков моей счастливой жизни не причинял мне боли, а скорее вызывал полное безразличие.

Возвращаясь к вопросу, кто же здесь предатель, я не хочу сказать вам нечто однозначное. Лучше вы сами найдите ответ на него. Я старалась жить по правилам, училась не обижать людей, как-то вмещаться в установленные ими рамки, но почему-то от этого стало только хуже. Была я преданна миру и стала предана им же. Разве так правильно?

– Что ты молча-то сидишь тут, – раздался сквозь туман моего сознания голос Емельяны. Опёршись спиной о серебряные прутья клетки, она ногой рисовала на полу какие-то узоры.

– А что мне надо сказать? – безразлично спросила я, оглядев сестру. Худая, бледная, напуганная. От фигуры – кожа да кости, от волос – солома, про улыбку я молчу. – Плохо выглядишь.

– Ты не лучше, – цокнула Сазонова, шмыгнув носом. Девушка взъерошила рукой чёлку, чтобы прикрыть свои глаза, медленно наполняющиеся пеленой слёз. – А ты злорадствовать когда начнёшь? Где твоя шарманка: «Я же говорила, ты такая сякая, не такая, да просто никакая!»

– Мне нет смысла лечить тебе мозги сейчас, когда ты за решёткой, – сказала я и ожидала услышать в ответ много хороших слов в свой адрес, но слух прорезали всхлипы. Эта моя маленькая девочка, моя убитая судьбой Емеля, сейчас находилась на дне пропасти и, не зная, как оттуда выбраться, выла от боли. – Это моя ошибка. Воспитывать тебя надо было намного раньше.

– Надо было любить, а не воспитывать. Я сбегала не от Даши, а от надзирателя, – жалобно проговорила Сазонова и, вскинув голову вверх, посмотрела на меня покрасневшими глазами. – Ты везде ищешь контроль, но, как видишь, ты его потеряла очень быстро. Как бы ты не хотела быть похожей на мать – ты её подобие.

– А ты копия отца и находишься там же, где и он, – ответила я, постучав рукой по прутьям решётки, а Емеля от моего движения резко дёрнулась. – Я пыталась тебя спасти, но только тонула вместе с тобой. Так нельзя.

– Нельзя семью на карьеру менять, – огрызнулась Емельяна и попыталась встать на ноги, но отсутствие в теле магии выбило из неё последние силы.

– Не я первая развалила нашу семью, – сказала я и, присев на корточки, стала на одном уровне с сестрой. Не было бы сейчас между нами этой клетки, она бы набросилась на меня с кулаками. Сейчас ей оставалось только пожирать меня взглядом, полным ярости.

– Но ты растоптала всё, что от неё осталось. Твоя вина, что я сейчас здесь, – крикнула Сазонова и сжала кулаки до белых костяшек.

– Моя вина, что ты здесь не оказалась намного раньше, – спокойным голосом произнесла я, но внутри меня передёрнуло. Слово – это самое страшное оружие, а когда оно в руках человека, который знает, куда бить, то один удар может