Не все мухи попадают в Ад - Владимир Сыров

она осталась одна, увозя нас, детей, непонятно куда и непонятно зачем, под предлогом «отдыха». Она явно чувствовала, что происходит что-то серьезное, но не решалась спрашивать. Или боялась узнать правду.

Мы с девчонками и Доге расположились в задней части салона. Там было просторно, как в небольшой комнате – мягкие кожаные диваны друг напротив друга, откидной столик, даже маленький холодильник с напитками. Роскошь, к которой я, в общем-то, привык, но которая сейчас казалась совершенно неуместной.

Доге лежал у моих ног, положив голову на лапы, и тихо похрапывал. Песик быстро утомился от дороги. А вот девчонки… они сидели напротив, и молчание между нами было почти осязаемым.

Катька, после вчерашней истерики, выглядела осунувшейся и бледной. Она почти все время смотрела в окно невидящим взглядом, иногда ее плечи начинали подрагивать, и она украдкой вытирала слезы. Пропажа Витьки, ужас от увиденного разлома (хоть она и не понимала, что это было) – все это тяжелым грузом лежало на ней. Она была раздавлена и напугана. Мне было ее искренне жаль, но я не знал, как ее утешить. Что можно сказать в такой ситуации? «Не волнуйся, твоего друга просто утащили в Бездну, но это почти наверняка безболезненная смерть»? Нет уж. Сказать то есть что, но надо подумать, как сделать все это грамотно.

Софья сидела рядом с Катькой, прямая, как струна. Лицо непроницаемое, взгляд холодный, отстраненный. Как обычно. Она почти не двигалась, только иногда ее пальцы чуть заметно сжимались на коленях. Казалось, ее ничего не трогает – ни чужое горе, ни смена обстановки. Но я видел – это была маска. Броня, которую она выстроила вокруг себя после всего, что с ней случилось, после «коррекции» памяти, после исчезновения опекуна. Под этой ледяной коркой наверняка бушевали и страх, и обида, и одиночество. Но она никому их не показывала. Особенно мне – сыну человека, который, возможно, знал ее опекуна и, скорее всего, был в курсе всей лжи вокруг нее. Она мне не доверяла. И имела на это полное право.

А я… я сидел между ними и чувствовал себя ужасно неловко. С одной стороны – Катька, бывшая подруга, раздавленная горем. С другой – Софья, загадочная, закрытая, но явно нуждающаяся если не в помощи, то хотя бы в понимании. И я сам – носитель Лика, пацан с кучей тайн, разрываемый между жалостью, виной (за Витьку? За то, что не смог помочь? За то, что знаю правду и молчу?) и странным, холодным анализом ситуации, который постоянно подкидывал Лик.

Анализ эмоционального состояния объекта «Екатерина»: глубокий посттравматический стресс, горе, страх, чувство вины (вероятно). Рекомендуется психологическая поддержка, создание безопасной среды. Анализ эмоционального состояния объекта «Софья»: подавленные эмоции, высокий уровень недоверия, защитные психологические механизмы (отстраненность, контроль). Потенциальная латентная травма, связанная с событиями в Северске-3 и фигурой опекуна.

«Спасибо, Лик, очень помог,» — мысленно съязвил я. Рекомендации были хороши, но как их выполнить? Я не психолог. Я просто восьмилетний… черт возьми, психолог!

И тут меня осенило. Я – не психолог. Но во мне…ну, я же часть Андрея. Того самого, чья память и ярость помогли мне выжить. В той первой, смутной вспышке воспоминаний, еще до полигона, проскальзывало что-то о его… работе? Он был кем-то, кто работал с людьми, с их душами? Вот мем, он их спасал, а я должен поглощать.

Кем он был? Может, психологом? Консультантом? Священником? Память была обрывочной, но ощущение чужого опыта, умения слушать, понимать, находить нужные слова – оно было. Часть этого опыта теперь была частью меня. Может, я смогу попробовать?

«Лик, информация об Андрее. Кем он был? Его профессия?»

Обработка данных памяти фрагмента «Андрей»… Идентификация основной профессиональной деятельности: психолог-консультант, специалист по работе с посттравматическими расстройствами и кризисными состояниями. Обладал высоким уровнем эмпатии и аналитическими навыками в области человеческой психологии.

Психолог! Вот оно! Значит, та интуиция, те знания, которые иногда всплывали в моем сознании – это его наследие! Ну это был шанс. Прямой вариант помочь девчонкам. И, может быть, себе самому – разобраться в том хаосе чувств, что творился внутри.

Это была рискованная идея. Пытаться использовать чужие навыки, чужой опыт… не станет ли это еще одним шагом к потере себя? Но альтернатива – просто сидеть и молча смотреть, как две девчонки рядом страдают – казалась еще хуже. Тем более, Лик подтвердил – им нужна помощь. А еще Лик меня проконсультирует.

Я решился.

- Кать, — позвал я тихо, наклонившись к ней через столик. Она вздрогнула, как от удара, и подняла на меня заплаканные, затравленные глаза. Взгляд метался, не находя точки опоры. — То, что случилось… с Витькой… Это чудовищно. Слов нет. Я начал осторожно, признавая масштаб ее переживания, не пытаясь его приуменьшить. — То, что ты видела… эту дыру… как он исчез… Это за гранью нормального. Это то, чего никто не должен видеть, тем более ребенок. - Я специально акцентировал на ненормальности события, а не ее реакции.

Она снова всхлипнула, плечи затряслись. - Я… я должна была… крикнуть раньше… или… или не идти туда вообще… — Зашептала она, утыкаясь лицом в ладони. Классическое чувство вины выжившего, иррациональное, но от этого не менее мучительное.

- Кать, посмотри на меня, — попросил я мягко, но настойчиво. Дождался, пока она с трудом подняла голову. — Давай представим. Вот ты стоишь там. Видишь пожар. Интересно? Да. Безопасно? Ну, вроде да, вы же не в огонь лезли.... ам, давай другой пример. Вы на дереве с Витькой, погнались за кошкой. Кошка убегает, Витька срывается. Ты успеваешь его схватить? Вряд ли, он парень крепкий, да и падать начинает внезапно. Или...

Ты кричишь ему «Стой!», когда он уже на дороге? Он услышит? Вряд ли. Появляется машина. Понимаешь аналогию? Вот появляется оно. Дыра. Что ты можешь сделать в эту секунду? Заслонить его собой? Прыгнуть туда же? У тебя были доли секунды, и твой мозг, твое тело просто застыли от ужаса перед невозможным. Это нормальная реакция на запредельный стресс. Ты не супергерой, Кать. Ты