Король пиратов - Роберт Энтони Сальваторе

— И все же город процветал при этом законе, — заметил Джерем Болл.

— Процветал? Кто же здесь процветал, судья? Те, у кого много денег, чтобы откупиться от вашего Карнавала? Или влиятельные деятели, которых надсмотрщики не осмеливались трогать, какие бы гнусные проступки они ни совершали?

— Тебе надо быть сдержаннее, говоря об этих людях, — произнес Болл с укоризной, заметно понизив голос. — Речь зашла о ядре власти Лускана, о людях, которые позволили своим подданным присоединиться к твоему отряду и разрушить самую значительную структуру этого города. Да что там, самую значительную структуру любого из северных городов!

— И эта структура управлялась личем, который выпустил на улицы Лускана упырей и прочих монстров, — напомнил ему Дюдермонт. — А нашлось бы в Карнавале Воров место для Арклема Грита, только если это не место главного смотрителя?

Джерем Болл сердито прищурился, но ничего не ответил, и на этой печальной ноте собрание было решено закончить.

— Что? спросил Дюдермонт помрачневшего Робийарда, когда они остались одни. — Ты не согласен?

— Разве такое когда-нибудь бывало?

— Это верно, — признал Дюдермонт. — Лускан должен начать новую жизнь, и как можно скорее. Прощение должно стать главным законом этих дней, и я этого добьюсь. Я издам декрет, гарантирующий прощение всем, кто не поддерживал открыто Арклема Грита, а сражался против нас из-за страха и растерянности. И даже тех, кто добровольно связал свою судьбу с Гильдией, мы будем судить открыто и честно.

Робийард хихикнул:

— Я сомневаюсь, что многие знали правду об Арклеме Грите, и вполне объяснимо, что в лице лорда Брамблеберри и в моем лице они видели только захватчиков.

— В некотором смысле, — произнес чародей.

Дюдермонт недовольно покачал головой, осуждая его бесконечный и едкий сарказм, и в который раз спросил себя, почему он столько лет терпит присутствие Робийарда. Но он прекрасно знал ответ. Его привлекала эта постоянная готовность спорить, а не высокое искусство магии.

— Жизнь простого лусканца была не более чем тюремным заключением, — сказал Дюдермонт. — Людям приходилось выбирать между камерой Карнавала Воров и участием в одной из многочисленных уличных банд.

— Банд или Кораблей?

Дюдермонт кивнул. Он понимал, что чародей прав и что общество Лускана подвергалось давлению сразу с шести разных сторон. Один источник был уничтожен с разгромом Арклема Грита, но Корабли пяти верховных капитанов остались.

— Они встали на твою сторону, по крайней мере не оказывали противодействия, но можешь ли ты с уверенностью утверждать, что все они — включая, например, Барама — решили забыть о ваших прошлых… встречах?

— Если он намерен продолжить наш давний спор, будем надеяться, что на суше Барам сражается не лучше, чем на море, — сказал Дюдермонт, и Робийард не смог удержаться от улыбки.

— Ты хоть сознаешь рискованность взятой на себя задачи — хотя бы и ради народа, которому ты поклялся служить? — спросил Робийард после недолгой паузы. — На протяжении многих лет лусканцы знали только железный закон. Под тяжестью гнета Арклема Грита и пяти верховных капитанов их мелкие войны оставались мелкими войнами, а их преступления, как значительные, так и самые малые, карались железной рукой или мечом в темном переулке или, да, на арене Карнавала Воров. Меч всегда был наготове, чтобы поразить каждого, кто осмеливался переступить назначенную ему границу, даже если ты ее и не признаешь. А теперь ты хочешь убрать этот меч, и?..

— И показать им лучший путь, — решительно заявил Дюдермонт. — По всему миру мы видели, что простой люд может жить лучше, например, в Глубоководье и даже в менее цивилизованных городах юга. Разве они управляются хуже, чем Лускан во времена Арклема Грита?

— В Глубоководье имеется свой железный кулак, капитан, — возразил Робийард. — Власть лордов, как открытая, так и тайная, поддерживаемая Черным Посохом, настолько всеобъемлюща, что контролирует повседневную жизнь Города Чудес. И вряд ли можно сравнивать города юга с Лусканом. Этот город живет одной коммерцией. Все его процветание обусловлено умением привлечь торговцев, даже таких неприятных, как варвары из Десяти Городов Долины Ледяного Ветра, или дворфов кланов Железного Копья и Боевого Топора и купцов Серебряных Земель. Корабли отовсюду швартуются в гаванях Лускана, как и у причалов Глубоководья. Но Лускан основан не отпрысками благородных фамилий, это город бродяг. И главное занятие здесь не сельское хозяйство, а пиратство. Неужели я должен объяснять тебе такие простые истины?

— Ты говоришь о старом Лускане, — упорствовал Дюдермонт. — Эти бродяги и пираты построили себе дома, обзавелись семьями, нарожали детей. Изменения начались задолго до того, как мы с лордом Брамблеберри вышли из гавани Глубоководья и направились на север. Вот почему люди с такой готовностью поддержали борьбу против «меча наготове», как ты это назвал. Темные дни их жизни закончились.

— Только один из пяти верховных капитанов принял твое приглашение присутствовать при вступлении в должность нового губернатора. И этот Сульджак считается самой незначительной фигурой.

— Или самым мудрым из капитанов?

Робийард рассмеялся:

— Уж в чем другом, а в избытке мудрости Сульджака никак нельзя заподозрить, в этом я совершенно уверен.

— Если он видит будущее единого Лускана, значит, это просто защитный покров.

— Что ж, если так угодно губернатору…

— Так оно и есть, — настаивал Дюдермонт. — Неужели ты не веришь в гуманность человеческой натуры?

Робийард презрительно фыркнул:

— Капитан, я ходил по тем же морям, что и ты Я видел тех же самых убийц и пиратов. Я хорошо узнал натуру людей. О какой гуманности ты можешь говорить?

— Я верю в нее. Будь оптимистичнее, друг мой! Стряхни свою угрюмость, наберись мужества и обрети надежду. Оптимизм побеждает пессимизм, и…

— А реальность уничтожает его и оправдывает пессимизм. Проблемы не исчезнут, если изменить к ним отношение.

— Правильно, — признал Дюдермонт, — но, если мы будем сильны, если будем действовать с умом, мы сможем изменить реальность.

— Очень оптимистично, — сухо бросил Робийард.

— Верно, — ответил улыбкой на сарказм капитан и губернатор.

— Дух гуманности и братства, — последовало еще одно замечание.

— Верно!

И мудрый Робийард лишь молча закатил глаза.