Святой Грааль - Андрей Ветер

Южная часть Франции, называемая Романией, давно выражала своё недовольство властью Римского Папы. Епископы взимали подати с народа, накладывая их произвольно, исходя из собственной жадности, порой нанимая на службу шайки уголовников, которые не гнушались использовать при сборе денег нож и удавку. Развращённость клира вызывала бурный протест населения. Время от времени недовольство Церковью прорывалось наружу, и священников колотили на улице. Дошло до того, что многие священники, чтобы их не поколотили на улице, стали скрывать тонзуру и одеваться в мирское платье. Жестокие насмешки толпы не давали покоя служителям культа. Трубадуры исполняли на улицах похабные песни, в которых в роли ничтожнейших людей выступали представители Церкви. Официальные церковные проповеди не собирали в храмах почти никого, зато послушать катаров любили все. В проповедях катаров народу виделась справедливость — они вели уединённую жизнь, полную смирения и доброты, отрекаясь от всякого имущества, от кровных и дружеских связей, постились три раза в год по сорок дней. Катары не позволяли себе убить даже червя, ибо этого не позволяло им их учение о переселении душ. Они считались искусными врачами и пользовались славой непревзойдённых астрологов. Люди верили, что во власти катаров было даже повелевать ветрами, останавливать грозу и успокаивать разбушевавшееся море. Нет ничего удивительного, что к их словам прислушивались с живым интересом.

Побывав однажды в городе Альби, Ван Хель стал свидетелем огромного скопления простолюдинов на площади, где выступал некий Пьер Вальдо. Люди жадно внимали его словами, то и дело одобрительно гудели, хлопали в ладоши. «Апостольская жизнь, которой учил Христос и его ученики, давно нигде не встречается, — рассуждал Вальдо. — Католическая Церковь прогнила насквозь. Мы идём за Христом, Церковь же давно повернула в другую сторону. Явись сегодня Иисус со своими возлюбленными учениками, Ватикан бы отправил на крест и апостолов, и самого Иисуса! Ибо нет любви в нынешней Церкви, нет ничего христианского в нынешнем христианстве…»

Рассказывают, что как-то раз епископ города Альби был призван к одру умирающего барона Фурнье. На вопрос о том, в каком монастыре барон хотел бы обрести упокоение, епископ получил неожиданный ответ: «Не беспокойтесь об этом. Я хотел бы умереть у добрых людей». Духовник не понял и переспросил, кого именно имел в виду отходящий. Тот произнёс: «Добрые люди — это катары. О них знают все, святой отец». Епископ возмутился и сказал, что не может дать на это своего согласия. «Если меня будут удерживать, я отправлюсь к ним ползком. Я хочу умереть в окружении чистых людей», — сказал на это смертельно больной. Ван Хель не знал наверняка, но молва утверждала, что барон Фурнье выразил свою волю в завещании, согласно которому его погребли катары.

Мало-помалу Альби превратился в символ нового мышления, на стенах католических храмов еженощно появлялись ругательные слова и прославления «добрых людей», как называли катаров. Некогда жившие в укромных горных пещерах «добрые люди» теперь свободно ходили по улицам и клеймили позором представителей католической Церкви. Когда разозлённый аббат Альби наложил на «добрых людей» церковное отлучение, они недобро засмеялись в ответ: «Вы сами все еретики, и лучше вам спрятаться от нас, не то мы докажем вашу ересь, опираясь на Новый Завет и Послания». Толпа поддержала катаров, и аббат испугался не на шутку и написал обеспокоенное письмо Папе. Ватикан ответил решительно, собрав собор в Тулузе, на котором было постановлено, что «в городе Альби нашла приют ересь, достойная осуждения». Папа Иннокентий III воскликнул: «Бог поставил меня над народами и империями с тем, чтобы я не только вырывал и уничтожал, но также строил и возделывал. Мне было сказано: “Я хочу вручить тебе ключи от Царствия Небесного; итак, то, что ты свяжешь на земле, будет связано на небе”. Стало быть, я стою между Богом и людьми, меньший, чем Бог, но больший, чем человек. Нет человека, кто будет судить меня, но я буду судить многих. Каждый еретик, не желающий вернуться к истинной вере, должен быть сожжён». Так начался крестовый поход против катаров, поход французов против французов. Всюду дымились угли уничтоженных деревень и городов, всюду текла кровь…

— Мой муж не был катаром, — сказала Анна, — но мы укрыли в своём доме человека, обвинённого в ереси. Когда инквизиторы нашли его, то арестовали и моего мужа. Их обоих отправили на костёр. Я успела убежать и поселилась тут, у сестры… Но и сюда пришли крестоносцы… Сначала погибла сестра и её муж, потом скончался мой ребёнок… Зачем мы живём? Неужели жизнь даётся нам только для того, чтобы ползти сквозь унижения, потери и страх?

— Жизнь даётся, чтобы жить, — медленно ответил Хель, — и чтобы искать смысл существования.

— Смысл… Какой смысл в том, что мой ребёнок умер, не причинив никому вреда и не провинившись ни в чём? Какой смысл?

Ван Хель потянул Анну за руку, она попыталась вырваться, но ей не удалось.

— Ты пойдёшь со мной, — властно сказал Хель.

— Нет! Чего тебе надо?

— Я хочу спасти тебя… Анна, не упрямься.

— А я ничего не хочу!

— Ты обманываешь себя. Ты бы не встретила меня ножом, если бы ничего не хотела. Ты хочешь жить. Несмотря на окружающий тебя кошмар, ты хочешь жить. Идём же со мной, я помогу тебе.

— Кто ты?

— Человек, возложивший на себя тяжесть веков.

Он выпустил Анну, но теперь она уже не вырывалась, только с непониманием смотрела в бородатое лицо Хеля. Бесспорно, он был профессиональный убийца, она видела многих таких, привыкших хладнокровно орудовать клинком. Но в его глазах угадывалось и нечто иное, чего Анна не умела распознать.

— Я устала… — покачала она головой. — Куда я пойду? Дорога требует усилий.

— Положись на меня.

— Зачем ты хочешь помочь мне?

— Ты не поймёшь. Да и сам я не совсем понимаю. Наверное, не хочу, чтобы во мне умерло главное.

— Главное?

— Любовь.

Женщина изучающе осмотрела Хеля. Её лоб наморщился, губы сжались.

— Любовь? Ты тоже потерял кого-то?

— Потерял.

— Но при чём тут я? — неуверенно продолжала допытываться она.

— Ты не поймёшь…

— И всё же?

— Я виноват в твоей судьбе.

— Как так?

— Ты не поймёшь, поэтому не спрашивай больше ничего. Если угодно, считай, что я просто взял тебя в плен.

Она кивнула и обвела рассеянным взглядом двор. Недочищенная рыбёшка лежала на столе, усыпанном блестящей чешуёй.

— Куда же мы направимся? — спросила Анна.

— На север, подальше от этих мест.

Женщина подняла грязную руку вверх и предостерегающе выставила указательный палец.

— Ты слышишь?

Из-за дома доносился гул тысяч ног и лязг оружия.

— Разве можно от них уйти?!

Хель кивнул.