Страсти по Фоме. Книга 2 - Сергей Викторович Осипов

страшных очей, выглянули тьма египетская и кузькина мать одновременно. У Фомы даже ноги подкосились, видеть такую Мону вблизи. Нечто подобное испытал бы, наверное, маэстро да Винчи, увидев свою Джоконду с окурком в гнилых зубах на рекламных щитах и пакетах: минздрав предупреждал!

Он не помнил, как совершил этот отвратительный подвиг, ему показалось, что он с чувством поцеловал безобразницу, потому что она все-таки пропала. И снова увидел Мэю, она уже не танцевала, но была страшно далеко, словно в другом временном потоке или слое пространства — зазеркалье Персефоны. Жива? Мертва? Снова буйно и разудало ударила музыка… а он словно получил мозговой удар о ломберный столик.

— Что это с вами?.. — Прозерпина глядела на него, открыв один глаз.

Фома обливался кровью, она хлестала из носа.

— Переутомился, — буркнул он, вытираясь поданным платком.

— Ваш супруг все еще верит в справедливость? — снова спросил он.

Она ничего не ответила. Лорд с царственной медлительностью продолжал раздавать карты, как будто ничего не произошло, но шевеление невидимой толпы за пределами светового круга говорило, что каким-то образом и ей известно, если не о последней карте, то о том, что интрига закручивается.

Там Плутон?.. Наблюдает?.. Прозерпина продолжала играть втемную, положив и четвертую карту в стопочку рядом с собой.

— Ты так и не откроешь свои карты? — спросил лорд, в его вопросе чувствовалось некоторое напряжение.

— А что? — в свою очередь спросила она. — Так нельзя?

Лорд пожал плечами, но по тому, как нервно дернулось у него вдруг одно веко, можно было догадаться, что он недоволен. Они не знают, какие у нее карты, догадался Фома, так как она их не открывает. Если они так волнуются, значит, кроме предполагаемого флеш-стрита у них ничего нет?

Кербер, получив карту, поскучнел мордой и хотел снова показать приход Фоме, но лорд так на него посмотрел, что пес замер с выжидательным и преданным выражением.

Фома скрывать карту, как Прозерпина, не мог, он должен был видеть Мэю, знать, что с ней все в порядке. «Менять, не менять? — мелькнула у него малодушная мысль. — Ведь можно назначить пересдачу!» Но рука сама, словно чужая, отогнула край брошенной лордом карты…

Двойка?! Ч-черт!.. Кто-то облегченно захохотал, кажется Кербер. Фома с размаху ударил по карте, накрывая. «Появится ли Ирокез, пока я?..» — мелькнуло последнее и все пропало…

Мэя проплыла мимо него в столбе мощного пламени. Он бросился следом, моля только об одном, чтобы лорд не сдал карту Прозерпине и не вытащил, таким образом, его отсюда преждевременно. Он уже понял, что «летает» между сдачей карт. И у него одна надежда — исправить что-то здесь…

Мэя, дрожащим цветком на ветру, стояла перед подиумом, на котором, в окружении нелепой утвари, словно на кухне, чинно восседала какая-то старая образина. Своей скрюченностью она действительно была похожа на двойку. Лорд оказался большим шутником, озорником даже, обозначив даму, пусть и давно бывшую, этим числом, ведь всем известно, что мужчина в космической нумерологии — это «один», а женщина — «два». Очень смешно! Браво, сир! Но так шутить с дамами можно только чувствуя полную безнаказанность, а это уже не смешно.

«У меня мог быть фул: три валета и две дамы, — подумал он. — А он бьет флеш Керби, если тот его набрал. Теперь же жалкая тройка!» Он решительно направился к странному подиуму…

Старуха-двойка была то ли в чепце, то ли в шляпке, кокетливо висящей на боку её выщипанной головки, и показывала Мэе картинки, напоминающие карты, в которые он только что проиграл. Картины были в большой крутящейся раме и, вращая её вокруг горизонтальной оси с помощью ножной педали, старуха меняла изображение, попивая из высокого бокала темный напиток.

Мэя смотрела на появляющиеся живые картинки чудовищ и тварей и с каждым поворотом рамы становилась все бледнее и прозрачнее, словно тая. Если она узнает какую-нибудь из этих картинок, то навесит на себя совершенно новую кармическую цепь, знал Фома, но не это самое страшное.

В силу этого — нового ярма! — она забудет о старом, хотя и не избавится от него, и тогда он ничего не сможет поделать, это будет совершенно другой человек, не знающий ни его, ни что такое Каросса даже, с ее голубой и розовой архитектоникой. Может, так оно и лучше для неё, мелькнула предательская мысль, не знать ни его, ни своей печальной родины?..

Старуха, скучая, медленно переворачивала картинки, нажимая на педаль, и посматривала на Мэю — не узнаёт ли та кого? Потом снова вращала скрипучую раму и бесконечный набор судеб, тасовался словно карты в колоде. Время от времени она гляделась в зеркало, которое являлось обратной стороной живых картин и кокетливо подбивала единственный оставшийся локон у виска, знаменующий и укладку, и шиньон, и бабетку, и смерть кавалерам, возможно, в буквальном смысле. Чипсы, пиво, знакомая папироска в дырявом рту (все на кумаре!), вентилятор из тазовых костей какого-то несчастного, возможно, от Харона, и зудящий граммофон — чем не утро джентльменки?..

Все это, отражаясь в зеркале, служило ей непреходящей духовной пищей…

— Мадемуазе-ель! — пропел Фома, появляясь у немолодой кокетки за спиной. — Я потрясен вашей прической. У какого мастера вы выдирали волосы?

Старуха вздрогнула, но не от неожиданности, неожиданностей здесь не бывает, а от галантного обращения, граничащего с оскорблением. И вообще здесь никого не должно быть! Кто?.. Кто посмел?!

Госпожа удача будущей жизни в ярости повернулась на голос. Перед ней стоял рыжий наглец и ослепительно улыбался — вылитый валет её молодых лет.

От неожиданности старуха закашлялась, роняя пепел.

— Мамаша!.. — Фома дружелюбно похлопал её по спине. — Бросай курить, вставай на лыжи!..

Он взял у нее папироску и бросил в пепельницу.

— Ты кто? — прокаркала старуха, давясь кашлем.

— Продюсер в пальто! Будем ставить новую картину!

— Кто?.. Какую?.. — Старуха ничего не понимала, монотонная работа, склероз и папироски не способствовали быстрому схватыванию ситуации.

— Вот