Падение в бездну - Валерио Эванджелисти

— Не ходи никуда! Ты уже стар и не можешь бросить вызов чуме, как в молодости! — умоляла Жюмель со слезами на глазах.

— Я еще и сам не знаю, чума там или нет. И потом, у меня к чуме иммунитет.

Мишель отстранил жену и снова стал оглядывать все три своих плаща на предмет, который из них элегантнее. На самом деле они были один старее другого.

— Ну у меня и гардероб! Разве заботиться об одежде мужа не входит в обязанности жены?

Едва произнеся эти слова, Мишель тут же о них пожалел. Жюмель редко плакала, но тут она опустилась на стул возле кровати, и две слезы покатились по ее щекам. Прихрамывая, Мишель подошел к ней и взял за руку, но она отдернула руку.

— Я думаю о твоей жизни, а тебя заботит одежда, — прошептала она, всхлипнув.

— Прости меня, любимая. Я и не думал тебя упрекать.

Мишель нежно сжал ее пальцы и, решив, что она успокоилась, вернулся к одежному шкафу.

Наступило молчание, пока он искал свою неизменную квадратную шапочку. Наконец Жюмель спросила уже более твердым голосом:

— Мишель, ну почему у нас все так неладно?

Он удивился и повернулся к ней.

— Что неладно? У нас подрастают дети, живем мы в достатке, нас считают примерной семьей. К тому же нынче наступил мир, и наши дражайшие соотечественники перестали нам докучать преследованиями. Что же неладно?

Жюмель поднялась, вытерла глаза и нос платочком и отвернулась к окну.

— Неладно то, что я вроде бы и не существую. У меня есть твоя привязанность, и больше ничего.

Смущение Мишеля вылилось в негодование. Ноги болели, поэтому он опустился на краешек постели и сказал, изо всех сил стараясь говорить спокойно:

— Я уже слышал это несколько лет назад, и ты не пожелала ничего объяснить. И все это время давала мне понять, что мысли эти тебя не покинули, и снова ничего не объяснила. Прошу тебя, постарайся помочь мне понять, чего ты хочешь, что тебя тревожит. Я готов во всем тебе соответствовать, но раньше я должен разобраться, в чем дело.

Жюмель немного помолчала, потом прошептала, избегая смотреть на мужа:

— Я завидую Магдалене.

Мишель был настолько поражен, что спинка кровати жалобно скрипнула под его судорожно сжавшимися пальцами. Мука, связанная с памятью о первой жене, с годами притупилась, но не исчезла. Он ожидал всего, чего угодно, но только не того, что воспоминание о Магдалене вызовет Жюмель.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он хрипло.

— Пока я была молодой, я ее ненавидела. Я ревновала ее к твоей любви. Но потом из твоих рассказов и из того, что слышала, я поняла, что за женщина она была. Она бунтовала, сопротивлялась, отчаянно борясь за свое достоинство. Ты ее одолел, но она погибла, борясь с тобой.

Это вторжение прошлого, которое он полагал ушедшим навсегда, было мучительно.

— Ты тоже сопротивлялась, — прошептал Мишель, — и сколько раз…

— Не с такой силой. Я провоцировала тебя, это верно. Чтобы добиться твоей любви, я бросала тебе вызов. А Магдалене было мало твоей любви. Ей хотелось, чтобы ее уважали такой, какая она есть, во всей ее хрупкости и незащищенности.

Жюмель снова вытерла нос.

— Настал момент, и я ушла, но это получилось нескладно, а главное — бесполезно. Мне хотелось быть самой собой, хоть с любовью, хоть нет. И Магдалена хотела быть самой собой, и за это ты ее и любил. Она оказалась сильнее нас обоих.

Мишеля охватили боль и чувство вины. Он хотел ответить, но не смог. Когда же наконец он отыскал нужные слова, на пороге появился Шевиньи. На нем была белая маска с «клювом», а в руке он держал ампулу с каким-то раствором и все время его нюхал.

— Доктор Нострадамус, отчего вы теряете время?

Юноша, видимо, не понял драматизма царившей в комнате атмосферы.

— Король и королева-мать уже у ворот Салона. Видели бы вы это зрелище!

— Иди, Мишель, — сказала Жюмель, подходя к двери. — Договорим в другой раз.

И она почти выбежала из комнаты.

Сидя на краешке кровати, с квадратной шапочкой и дорожным плащом в руках, Мишель чувствовал себя полным дураком. Он сурово взглянул на Шевиньи.

— Что это у вас за вонючая ампула?

— Это смесь на яйце, которая описана в вашем трактате о средствах борьбы с чумой и другими эпидемиями. Она содержит яйцо, измельченный шафран, рвотный корень, корень дягиля, камфору…

— Это средство для приема внутрь, а не для вдыхания. Оно отвратительно пахнет тухлым яйцом.

Шевиньи взглянул на ампулу с удивлением.

— И правда, мне показалось, что оно пахнет не так, как те составы, что готовили вы. Наверное, я перескочил через страницу.

Слегка успокоившись, Мишель поднялся и надел все, что было приготовлено.

— Еще не сказано, что болезнь, обнаруженная в Салоне, — бубонная чума или еще какая-нибудь опасная инфекция. После невиданно холодной зимы всю весну и все лето лили дожди. Сейчас уже осень, и на небе снова облачно. При таком климате лихорадки — нормальное явление. Это сам климат ненормален.

Шевиньи стащил с себя маску с «куриным клювом».

— Простите меня, учитель, вы правы. Мне не хотелось вас торопить, но нам нора. Король вот-вот будет в городе.

— Да, иду. Но вам придется взять меня под руку: мне трудновато идти. Да уберите вы эту ампулу!

Внизу Жюмель и Кристина возились с детьми. Жюмель даже не повернулась в его сторону, а он не посмел ничего ей сказать.

Он думал, что придется идти далеко, но королевский кортеж был уже возле замка. Консулы Салона велели возвести на пути его следования триумфальные арки из цветов и посыпать дорогу розмарином. Запах был бы просто восхитительным, если бы не смешивался с терпкими испарениями сырой земли.

Несмотря на собирающийся дождь, все население Салона вышло на улицы. Некоторых горожан явно лихорадило, и их поддерживали родственники. Может, они пришли, потому что надеялись на чудотворную силу, которую приписывали французским королям. Время от времени кого-нибудь из больных отводили в сторонку, поскольку их начинало рвать, или вовсе уводили, потому что они слишком сильно кашляли.

У Мишеля сильно закружилась голова, и он испугался, что упадет. Однако головокружение быстро прошло. Сквозь звон в ушах он расслышал голос Шевиньи: