Победить смертью храбрых. Мы не рабы! - Сергей Лапшин

Когда я шагнул к нему, наклоняясь, чтобы взять за грудки, он очень проворно отшатнулся, ныряя рукой под стол. Через мгновение в лицо мне смотрел ствол пистолета. Короткий щелчок возвестил, что курок взведен. Я перевел взгляд с черной пропасти ствола на лицо старосты. Поганец, довольно оскалившись, смотрел на меня.

– Ты плохо понимаешь русский язык? – ядовито осведомился он. – Проваливай отсюда. И нянчись со своими убогими сам. Никто тебе не поможет.

Крыть было нечем. Староста оказался весьма предусмотрительным сукиным сыном. Помедлив, я отступил к двери, сопровождаемый взглядом хозяина комнаты, держащим меня на прицеле.

– Будь проще… как все, – неожиданно посоветовал мне староста, – работай, живи… Глядишь, и наладится все у тебя. А ко мне не приходи больше со своими проблемами. Благодаря тебе эти беглецы умрут на неделю позже, вот и все.

Молча выслушав напутственную речь, я вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Пожалуй, ответственность за других стимулирует. Заставляет собраться, принимать взвешенные решения, не ударяться в панику, быть терпеливее и жестче. Это с одной стороны. С другой – это ноша. Тяжелая, вполне возможно, что и непосильная.

Мог ли я справиться с возложенной на себя миссией? Именно об этом я думал, выходя из комнаты старосты и направляясь в барак. Пока, по-честному, получалось не очень. Оба парня были здорово избиты, поломаны и наверняка имели какие-то внутренние травмы. Еда не решала проблемы. Им требовалась медицинская помощь, в которой староста мне отказал.

Странно все это. Вроде бы хорошие работники выгодны предприятию, терять их – это как бессмысленно разбрасываться полезными ресурсами. Но нечто подобное, откровенно говоря, я и ожидал от начальства. Была уверенность, что просто так меня в покое не оставят. Это ясно было с первого же дня.

Барак мало чем отличался от привычной мне казармы. Помещение так же разделено на три, условно говоря, комнаты. В каждой – ряды двухъярусных кроватей с тумбочками и табуретками. Если сложно представить, вспомните железнодорожные плацкарты, только вместо столика поставьте небольшую, в полметра высотой, пузатую тумбочку с двумя отделениями, предназначенную для хранения личных вещей.

Так вот, мне и двум бойцам выделили нижние полки в углу комнаты. Наверху никого не было, мало того, отсутствовали и соседи со стороны. Мы оказались в гордом одиночестве. Мало того, этот искусственный вакуум всячески подчеркивался и обозначался. Никто со мной и с парнями не разговаривал, просьбы не выполнял и на помощь не спешил. Иначе как указанием сверху подобное поведение объяснить было нельзя.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять немудреный замысел. Я сам, честный и благородный, повесил себе на шею хомут. Мне бы немного раньше задуматься: с чего это староста был столь покладист. Послушался, прекратил наказание и с рук на руки передал мне практически преступников. А как иначе назвать тех, кто пытался совершить побег?

Просто все. Тоже мне, секрет Полишинеля. Без указки своего руководства староста и пальцем бы не пошевелил. Не сомневаюсь, он испугался меня и моего решительного вида, когда я ему безапелляционно заявил – мол, снимай, или за себя не ручаюсь. Однако что дальше? Что мешало снять, а потом повесить обратно, имея за спиной парочку охранников, вооруженных карабинами? Да ничего.

Туфта это все – демонстративное равнодушие к нам с Нельсоном. Я, признаюсь, ошибался. Принимал за чистую монету это жлобское высокомерие. Сейчас четко и уверенно могу сказать, что каждый наш шаг, мой и моего друга, жестко контролируется. Мне дали возможность поступить так, как подсказывало мое сердце, так, как я считал правильным. Можно сыпать комплиментами, можно искусно врать и выкручиваться, маскироваться словами, можно, наконец, навертеть таких масок, что сам черт не разберет. Однако в минуту душевного волнения человек поступит так, как велит ему его характер, его внутренние убеждения. Для меня создали ситуацию, на которую я вынужден был среагировать и раскрыться.

Стоит подумать вот о чем: бараков шесть, а меня направили именно в тот, где обнаружились еще одни пришельцы из нашего мира. Совпадение? Я так не считаю.

Не следует считать ущербными людей, населяющих этот мир. Мнение о слабости соперника зачастую приводит к обидному поражению. Я просто уверен, что случайности здесь места нет.

С чем я остался? С одним умирающим и одним выздоравливающим на руках, совершенно лишенный возможности повлиять на происходящее. Честно говоря, идя к старосте, я отталкивался именно от этих размышлений. Те, кто создал для меня ловушку, должны были оставить выход, и более логичного «эскейпа», нежели обращение к начальству, я не нашел. Ошибся. Страшного в этом нет. Главное, чтобы мои промахи не вошли в систему.

Проблема была в том, что я, как ни изощрялся в размышлениях, так и не смог определить, для чего же я нужен хозяевам города. В смысле – нужен именно здесь, связанный ранеными разведчиками Южного фронта и долбящий весь день глыбы камня в шахте.

Бросать парней я не собирался. Не для красного словца, в конце концов, это все затевалось, и не понты я колотил, стоя у креста. Этот мир достаточно сильно изменил меня. Сложно подвести итог и определить те черты характера, которых я лишился, те позиции мировоззрения, которые ныне бесследно исчезли. Ровно в той же мере не могу сказать конкретно, что я приобрел. Однако кое-что осталось неизменным, и этому я, признаться, чертовски рад.

Мы попали сюда вдвоем, я и Нельсон. Потому что парняга в модных джинсах, одетый по «фирме», топящий за мой клуб и которого я, откровенно говоря, презирал, встал рядом со мной против провинциального бычья. А мог сбежать. Это ведь я тогда ногу подвернул, не он. Мог свалить безо всяких угрызений совести. Но посчитал, что это будет неправильно.

И уже здесь, когда меня подстрелили, не бросил, запаниковав, а отвез, доктора нашел. Сдался со мной вместе и больницу мне выбил. По крайней мере однажды я остался жив именно благодаря Нельсону.

Это, пожалуй, единственное мое убеждение, все еще действующее здесь. Своих не бросают. Поэтому раненых я не оставлю.

Опустившись на свою кровать, я встретился с взглядом рядового. Сразу же отрицательно мотнул головой, чтобы не обнадеживать. Парень поджал распухшие заживающие губы. Через силу попытался улыбнуться. Мол, ничего страшного.

А страшное было. Положим, сам рядовой Москвичев определенно шел на поправку. Сильных травм он избежал, и его жизни ничего не угрожало. Второй, сержант Волков, пострадал гораздо сильнее. С того момента, когда я избавил его от наказания, в себя он приходил изредка. Тяжело, с хрипами, дышал, стонал в забытьи и вообще выглядел хреново.

– Ничего, – вдруг произнес Москвичев, неожиданно заговорив со мной.

Я молча посмотрел на бойца.

– Ничего, – вновь повторил он. – Нам не впервой помирать. Уже было разок.

Отвернувшись, я скрипнул зубами. Не упрек это был. Не шпилька в мой адрес и не сетование на судьбу. Просто отражение действительного положения вещей. Непротивление судьбе.