Словами огня и леса Том 1 и Том 2 - Светлана Дильдина

звуков — поначалу Огонек сильно напрягал слух, чтобы различить в их потоке что-либо членораздельное, но постепенно стал выделять отдельные слова, если это можно было назвать словами. И пытался их воспроизвести — всегда неудачно, его жесты были для дикарей куда как понятней. Седой сперва не понимал, чего хочет чужак, а потом сообразил, начал показывать, терпеливо повторял раз за разом, поправлял Огонька.

Чащу они называли — хэрра, дождь — уру, огонь — шши.

А еще эти дикие существа никогда не смеялись…

Открытием для полукровки стало, что они способны рисовать. Не все — лишь трое-четверо, и картинки у них выходили странные. Углем и глиной — на плоских сторонах камня, и, хоть мало нарисованные звери и птицы походили на настоящих, дрожь пробирала при взгляде на них. Набор корявых линий… но без труда понятно, как движется зверь, ясно, что вот это — медведь встал на дыбы и с грозным, хоть и неслышным ревом отгоняет врага, а вот это — умирающий олененок… пытается подняться на ломких ногах, но сил не осталось. Порой ему казалось, что эти немудреные рисунки красивей мозаик и фресок Асталы.

Подросток бродил мимо камней, рассматривая — намалеваны творения дикарей были без всякого порядка. Сзади Седой подошел. Все еще жутковато было, когда дикарь вот так становился рядом, и то ли на камень смотрел, то ли на самого Огонька, в затылок.

— Кто это? — Огонек тронул пальцем очередную картинку. Неприятный рисунок… существо похоже на энихи, но морда напоминает человеческую…

Почти членораздельно прозвучало:

— Харруохана.

Огонек глянул Седому в глаза, а тот кивнул, и повторил слово. Указал пальцем на небо, черное и прозрачное. Потом указал на плотный, слегка шевелящийся лес. Мальчишка вспомнил, что уже слышал это слово от Седого в день встречи, но тогда не понял ничего.

Слово… насколько научился разбирать их немудреную речь, оно состояло из слов “ночь” и “нести”. Огонек вновь вопросительно поглядел на рууна. Тот постучал темным пальцем по изображению, потом вновь указал на лес, потом очень живо изобразил зверя, разрывающего человеку горло.

Очень нехорошо стало — и мальчишка пододвинулся к огню, озираясь. Потом наконец рассмотрел — у изображенного зверя глаза были синими… пятнами давно высохшей голубой глины.

С трудом сглотнул — и смотрел, не отрываясь, на грубый рисунок. Потом нашарил за спиной лист папоротника, сорвал и прикрыл изображение. Челюсть как онемела — рот не открыть. Но выдавил сипло:

— Да, ты прав… Его имя — Ночь, и он приходит, когда пожелает. Значит, он бывает и здесь…

Седой ничего не понял — шумно выдохнул и ушел.

Открытие не порадовало. Что ж, на что Огонек рассчитывал? Недалеко. Что бы ни сказал там, в Астале, Къятта своему брату, тот, видимо, решил отпустить игрушку. Но, появившись тут — что он сделает?

Нет, вслух сказал Огонек, тряся головой, чтобы отогнать видение. Дважды видел его зверем… и первый случай запомнит на всю жизнь. Но сколько можно бежать — и куда?

**

Найденыш хору сумел поладить со многими в племени — он умел вовремя оказываться рядом, когда надо было помочь. Толк от его помощи был только для детей и женщин, но те рассказывали об этом своим охотникам. К тем, кто его не выносил, найденыш не приближался.

Рыжебровый сердился, видя такое — он все еще хотел убить этого хору, но опасался, что половине племени это не понравится, и на это тоже сердился. Будь жив еще один “трехглазый”, никто бы не слушал Седого, но прежний сорвался с камня и разбился дожди и дожди назад, а нового не появилось. Рыжебровый начал говорить другим — это из-за Седого. Тот занимает чужое место, пока не уйдет, так и останется племя глухим на одно ухо и слепым на один глаз, такие там три!

Он все чаще ссорился с Седым — в конце концов швырнул в него тяжелым камнем и велел убираться.

Седой не был удивлен. Он знал, что прав. Нельзя трогать того, на ком печать харруоханы. Убьешь — и конец всему племени. Да и убивать такого — зачем? Он смешной, и, хоть довольно высокий, правда еще совсем детеныш. И пускай в племени Рыжебрового даже малыши больше чувствуют мир вокруг, он все же не боится леса и кое-что понимает. Помогает еду собирать.

Но после ссоры с Рыжебровым жить в котловине стало невозможно. Горстка рууна с Седым во главе ушла на север, искать новое место, прочие остались.

**

Астала

В этот год погода словно с цепи сорвалась — перед сезоном дождей сухой воздух боролся с надвигающимися тучами, вызывая бури и смерчи. Люди равно опасались отходить далеко от дома и укрываться под крышей — вблизи от деревьев каждое мгновение могло стать последним. Огни тин катились по земле, вызывая пожары, появлялись даже в домах, что мало кто мог припомнить.

Старики шептались — подобное бывает, когда земля недовольна своими детьми. Уже не один город в прошлом погиб, и вулканы были тому виной, и мор, чего ждать сейчас?

Служители домов Земли и Солнца ежедневно принимали подношения, в ответ успокаивая людей. А сами гадали, что еще вытворит сердитое небо, какими дарами его задобрить, и что происходит на деле — это случайно выдавшийся тяжелый год или нечто худшее. Башня стала получать втрое больше жертв, но пока это не помогало.

На Кайе гнев природы действовал тоже — он то метался, не находя себе места, то испытывал беспричинную сумасшедшую радость. И все чаще перекидывался в энихи, несмотря на запрет, и даже в доме порой — рискуя вызвать нешуточный гнев старшего.

Но того часто не было дома, предместья города и дальние поселения он навещал куда чаще, чем раньше — напуганные гневом природы люди даже к нему тянулись за помощью. Сильнейшие Восьми Родов отмечены особой силой и властью, кому, как не им, противостоять стихии?

На сей раз ураган задел северный край предместий Асталы крылом, но без серьезных разрушений вроде. И сейчас грис, немного возбужденные, все же не проявляли особых признаков тревоги — но этим глупым животным можно было доверять, приближение грозы или смерча они чуяли раньше всех.

Хлау смотрел прямо перед собой, между ушей большой серой грис. Кайе, которого взяли с собой, поглядывал на небо — тело напряжено, казалось, тронь, и зазвенит, будто лист меди. Старший брат его ехал замыкающим — он единственный казался, да и был, совершенно спокоен.

Тут Читери изгибалась — и