Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

– Суседушко-хозяюшко, – напевно, по-старчески позвал Демьян, – угостись молочком парным да за судьбу-судьбинушку мне растолкуй. Коли жив Максимка – поди направо, коли не жив – на левую сторону.

Голодное чавканье продолжалось еще несколько секунд, потом прекратилось. Демьян вслушался. Сначала тельце суседки покатилось налево, причмокивая и оставляя влажные следы. Демьян вздохнул. Хоть бы тело найти… Но вдруг суседко подпрыгнул и покатился направо. А потом назад. А потом и вовсе принялся подпрыгивать на месте.

– Шо ж ты, хозяюшко, казать-то хочешь? Неужто не ведаешь али не уразумел? Давай знову. Коли жив – направо катись, коли мертв – налево.

Суседко, кажется, разозлился на недогадливость Демьяна – ударился с силой о пол и покатился теперь вовсе по кругу.

– Шо ж гэта значит? Застрял мальчонка? Ни жив ни мертв? Усе так, суседушко?

Суседка утвердительно подпрыгнул, ткнув Демьяна в бок. На рубахе сбоку осталось влажное пятно.

– Ну дзякуй, суседушко-батюшко, ступай с миром…

Запрыгало-укатилось что-то под печку. Демьян не удержался, бросил взгляд на отражение в отполированном до блеска чайнике.

В подпечник закатилось безрукое-безногое, в блестящей пленке слизи, похожее на подпорченную кровяную колбасу. Ну да ничего, нам и такой домовой сгодится, лишь бы порядок содержал!

«Ни жив ни мертв, значит, – задумался Демьян, почесал русую бороду. – Знать, прибрал его кто, по ту сторону Яви удерживает. Да тольки знать бы кто!»

Поплевал Демьян на ладони, замотал порез, собрал кулек. Сложил хлеба, соли. Подумав, размотал тряпицу, достал серебряный крестик, повесил на грудь. С неприязненной гримасой взял обструганную клюку – по всей длине палки змеились черные письмена. На такие если долго смотреть, то они извиваться начинают, как черви, чтоб нипочем не прочитать. Но абы кому лучше и не читать такое. И уж тем более, как ни хотелось Демьяну эту клюку закопать поглубже в огороде, однако мало ли дураков… С собой все ж сохраннее. Во дворе спустил Полкана с цепи, тот радостный – дурак дураком – принялся носиться по двору кругами, гоняя ворон.

– А ну сидеть, дурань! Со мной по́йдешь. Вдвоем оно всяко сподручнее!

Пес и правда встал как вкопанный и поспешил приземлить свой шерстяной зад.

– Дело сурьезное – человека шукаем. Усек?

Полкан согласно тявкнул, наклонил голову, ожидая команд.

– Ты мне башкой не верти. На, нюхай! – Пес зарылся носом в затасканную серую маечку. – Давай навперед беги, а я за тобой. Ну, пшел!

Перво-наперво пес остановился у тропинки, ведущей к Выклятому Млыну, – так называли запруду у старой мельницы. Речушка, крутившая колесо, иссякла – то ли плотиной чего перегородили, то ли просто срок вышел, однако на месте речушки теперь томно колыхалась затянутая тиной заводь, а от мельницы остались лишь гнилые сваи да громадное поросшее мхом и болотной тиной колесо. Деревенские поговаривали, что, если ночью прийти на запруду, то можно увидеть, как колесо будто вращается, мол, черти кости человеческие в муку перемалывают.

Дурь, конечно, несусветная – чего только народ не навыдумывает. Вон и агитаторы из города приезжали бороться с мракобесием. Говорили, что никаких чертей быть не может – все это выдумка поповская. Демьян с ними вслух, конечно, соглашался, однако лишний раз шастать у запруды задорьевским отсоветовал – мол, комаров там тьма-тьмущая, да и хоть без чертей, а колесо по ночам все же вертится. И нет-нет, но пропадали неслухи, ушедшие ловить к мельничному пруду головастиков. И сколько ни ныряли да ни шерудили по дну батогами, так никого и не нашли.

У самого пруда жизнерадостный Полкан присмирел – хоть и собака, а чувствует: гадкое место, недоброе. Летняя жара накрывала плотным одеялом, липла к спине мокрой рубахой, глушила пестрым разноголосым молчанием. Пищало комарье, гудели мухи, шелестела трава. И пес не тявкнет, и шума деревенского не слышно. Лес забрал свое, чужая земля нынче. Лишь колесо мельничное скрипит – то ли от ветра, то ли…

Вдруг булькнуло что-то в рогозе, пробежала волна по ряске на пруду. Один комар сел Демьяну прямо на нос полакомиться свежей кровушкой. В забытьи он хлопнул себя по носу, да не рассчитал силы – разбил в кровь, и сам засмеялся над своей неловкостью. Рядом щелкал зубами Полкан, ловил оводов и слепней.

– Гэй, пригожая, хорош блазнить! А ну покажись, биться не буду, обещаю…

Заскрипело мельничное колесо, зачерпнуло ил со дна да со шлепком швырнуло обратно в воду – и только. Ни ответа ни привета.

– Э-э-э, дорогая, так у нас дела не пойдут. Я погутарить пришел, а ты ховаешься. Ну-ка…

И на этом «ну-ка» земля под ногами Демьяна вдруг взбрыкнула, выгнулась кочкой и толкнула его под пятки, да так, что зна́ток полетел головой прямо в пруд. На поверхности вдруг появилось облепленное ряской лицо, да все какое-то невыразительное, гладкое что обмылок – только глазища чернеют. Перепончатые лапы уже обвивались вокруг Демьяновой спины, когда выбившийся из-под ворота крестик легонько стукнул фараонку в лоб. Та закричала так, что Полкан аж завыл, рухнул оземь и уши лапами прикрыл, а у Демьяна заныли зубы. Шлепнулся он лицом в воду, распугав лягушек, вдоволь наелся комариной икры; а фараонка меж тем отползла подальше и с опаской выглядывала из воды – так что видно было лишь заросшие ноздри.

– Да не… Тьфу, какая гадость… Да не ссы ты, говорю ж – погутарить пришел. А ну плыви сюды.

Водная нечисть осталась на почтительном расстоянии, но все же выползла из воды, залезла на мельничное колесо. Полупрозрачная кожа была облеплена жуками-плывунцами, водорослями и ряской; в длинных бледно-зеленых волосах запутался рачок, по левому глазу фараонки медленно ползла улитка. Тварь недовольно потирала лоб – там, где тела коснулся крестик, кожа разошлась и оплавилась до самой кости.

– А ты не гляди на меня волком. Сама на меня полезла. Як говорят комиссары, тебя бы за такие дела за шкирку и к стенке…

– У-у-у, жучара, все одно – всех утоплю…

– Эх, дура ты дура, Нинка. Все на немчуру охотишься? Так нема их, прогнали уж давно, а якие есть, те уж сгнили, поди.

– Есть, чую я, есть, ползают жуки, кусают! Всех здесь сложу, всех на дно утащу…

Демьян махнул рукой. Объяснять что-то паскуди – дело гиблое и пустое. Эти в своем мире-времени живут, свои страхи да кошмары вокруг видят. В башке у этой фараонки еще небось горящие дома, рев мотоциклов, стрекот пулеметов и хохот немцев, что