Легенды Белого дела - Вячеслав Бондаренко

Дошло до того, что 15 июля Марков лично обратился с письмом к военному и морскому министру А. Ф. Керенскому, протестуя против подобного положения дел. «Никакая армия, по своей сути, не может управляться многоголовыми учреждениями, именуемыми комитетами, комиссариатами, съездами и т. д., — писал Сергей Леонидович. — Ответственный перед своей совестью и Вами, как военным министром, начальник почти не может честно выполнять свой долг, отписываясь, уговаривая, ублажая полуграмотных в военном деле членов комитета, имея, как путы на ногах, быть может и очень хороших душой, но тоже несведущих, фантазирующих и претендующих на особую роль комиссаров. Все это люди чуждые военному делу, люди минуты, и главное не несущие никакой ответственности юридически. Им все подай, все расскажи, все доложи, сделай так, как они хотят, а за результаты отвечай начальник.

Больно за дело и оскорбительно для каждого из нас — иметь около себя лицо, как бы следящее за каждым нашим шагом.

Все это продолжение разрушения армии, а не созидание ее.

Проще, — нас всех, кому до сих пор не могут поверить, уволить и на наше место посадить тех же комиссаров, а те же комитеты — вместо штабов и управлений». Завершал это письмо Марков так: «Отправляя Вам это письмо, я знаю, что может меня ожидать, но я предпочту скорее быть выгнанным из рядов революционной армии, чем невольно участвовать в ее дальнейшем разложении. Трудно в наши дни оставаться честным человеком, но это единственное право, коего никакими постановлениями отнять от нас, старых и настоящих офицеров, никто не может»^[49].

Седьмого июля Западный фронт перешел в давно запланированное наступление у местечка Крево. Трехдневная артподготовка смела германские проволочные заграждения, на многих участках противостоять русским войскам было просто некому. Казалось, открывается прямая дорога на Вильну и дальше, в Восточную Пруссию. Но… из четырнадцати дивизий, которые планировались к наступлению, в атаку пошли только семь, а полностью боеспособными оказались четыре. А заняв вражеские окопы, солдаты начинали митинговать или попросту бросали позиции и уходили в тыл торговать трофейным барахлом. Мужество отдельных верных долгу героев не могло изменить общую ситуацию. Кревская операция закончилась провалом…

Шестнадцатого июля на совещании в Ставке, где присутствовали главкомы фронтов вместе со своими начальниками штабов, Деникин произнес яркую, страстную речь, призванную вразумить Керенского и Брусилова, заставить их одуматься и остановить развал армии. Но было уже поздно. Правда, Брусилов был через два дня уволен с поста главковерха, и эту должность занял генерал, чье имя прогремело на всю Россию в начале июля, — Лавр Георгиевич Корнилов. Именно он, храбрец, бежавший в 1916 году из австрийского плена, а еще раньше водивший в отчаянные атаки свою 48-ю пехотную дивизию бок о бок с 4-й «железной» бригадой, смог предотвратить катастрофу Юго-Западного фронта во время близкого к панике отступления. Он не побоялся применить самые крутые меры, не побоялся расстреливать дезертиров и мародеров, во весь голос заявил о необходимости введения железной дисциплины на фронте и в тылу. И замученное, изверившееся фронтовое офицерство всех уровней теперь с надеждой смотрело на Корнилова, веря, что именно ему удастся выправить положение, спасти погибавшую на глазах армию и всю Россию.

На доклад Деникина Корнилов отозвался телеграммой: «С искренним и глубоким удовольствием, я прочел ваш доклад, сделанный на совещании в Ставке, 16 июля. Под таким докладом я подписываюсь обеими руками, низко вам за него кланяюсь, и восхищаюсь вашей твердостью и мужеством. Твердо верю, что с Божьей помощью нам удастся довести (до конца) дело воссоздания родной армии, и восстановить ее боеспособность»^[50]. И вскоре именно кандидатуру Деникина он предложил на свое место главнокомандующего Юго-Западным фронтом. По сложившейся уже традиции вслед за Антоном Ивановичем последовал и Марков. Он уже понял, что военная судьба свела его не просто с другом, а с единомышленником, человеком, глубоко убежденным в правильности своего пути.

По прибытии в штаб Юзфронта, находившийся в Бердичеве, Деникин присутствовал на совещании у Корнилова. Когда оно закончилось, Лавр Георгиевич доверительно сказал преемнику:

— Нужно бороться, иначе страна погибнет… В правительстве сами понимают, что совершенно бессильны что-либо сделать. Они предлагают мне войти в состав правительства… Ну, нет! Эти господа слишком связаны с советами и ни на что решиться не могут. Я им говорю: предоставьте мне власть, тогда я поведу решительную борьбу. Нам нужно довести Россию до Учредительного собрания, а там пусть делают что хотят: я устранюсь и ничему препятствовать не буду. Так вот, Антон Иванович, могу ли я рассчитывать на вашу поддержку?

— В полной мере.

Август прошел в напряженном ожидании. Все надежды были на Корнилова. После тяжелого июльского поражения Юго-Западный фронт, казалось, пришел в себя, но это было затишье перед бурей. Да и затишье царило весьма относительное: офицеры были растеряны и подавлены, солдаты открыто не желали воевать, процветало дезертирство. Фронтовые комитеты и комиссары засыпали правительство жалобами на главкома, который не желал с ними считаться. На этом невеселом фоне производство Маркова в чин генерал-лейтенанта (16 августа) выглядело чуть ли не издевкой. А ведь сам по себе этот факт был из ряда вон выдающимся: Марков стал одним из самых молодых военачальников России, имевших на генеральских погонах три звезды. Невольно напрашивается аналогия с любимым Марковым М. Д. Скобелевым, который тоже стал генерал-лейтенантом в 39 лет.

В двадцатых числах августа в Бердичев прибыл посланец Корнилова, который на словах передал: «В конце августа, по достоверным сведениям, в Петрограде произойдет восстание большевиков. К этому времени к столице будет подведен 3-й конный корпус, во главе с Крымовым, который подавит большевистское восстание, и заодно покончит с советами. Одновременно в Петрограде будет объявлено военное положение, и опубликованы законы, вытекающие из „корниловской программы“. Вас Верховный главнокомандующий просит только командировать в Ставку несколько десятков надежных офицеров — официально для изучения бомбометного и минометного дела; фактически они будут отправлены в Петроград, в офицерский отряд»^[51].

Прозвучали и другие подробности: для «расчистки» Москвы Ставкой уже намечен генерал К. Н. Хагондоков^[52], для Киева — А. М. Драгомиров^[53], для Одессы — П. Н. Врангель… Новость воодушевляла. «Было ясно, что история русской революции входит в новый фазис, — вспоминал Деникин. — Что принесет он? Многие часы делились своими мыслями по этому поводу — я и Марков. И если он, нервный, пылкий, увлекающийся, постоянно переходил от одного до другого полярного конца через всю гамму чувств и настроений, то мною овладели также надежда и тревога. Но оба мы совершенно отчетливо видели и сознавали фатальную неизбежность кризиса. Ибо большевистские или полубольшевистские советы — это безразлично — вели Россию к гибели. Столкновение неизбежно»^[54]. Душная предгрозовая атмосфера разрядилась вечером 27 августа, когда Деникин и Марков узнали об отчислении Корнилова от должности главковерха…