Бурсак в седле - Валерий Дмитриевич Поволяев

путая польские и русские слова (как и сам Крединцер путал украинские, белорусские и русские слова, иногда они у него склеивались в один комок), обещала Максиму «почекать з вуйны» — подождать с войны, и Максим Висе верил: Вися дождется его.

Тем временем Максим толкнул Юрченко:

— Слышь, Максим, а насчет Новоивановки ты был неправ.

Крединцер устало приподнялся на мятой траве:

— Почему?

— Вначале деды называли нашу деревню Джалункой — по имени речки, а потом, где-то году в девятьсот седьмом приехал какой-то земский пуп — то ли староста, то ли председатель, то ли еще кто-то — пуп, в общем, собрал он мужиков на сход и заявил им: «Вы это… вы с названием деревни определитесь. Джалункой она называться не может». «Это почему же?» — спросили мужики. «Да я так решил, — сказал пуп. — Понятно? И перерешать мое решение никто не имеет права». — «И как же вы, ваше высокоблагородие, предлагаете называть?» — «Да назовите в мою честь по моему имени, и то лучше будет». — «А как вас зовут?» Оказывается, у пупа было хорошее русское имя — Иван, и деревню в его честь назвали Ивановкой. А потом выяснилось, что под Благовещенском уже строится деревня Ивановка, поэтому к названию добавили приставку «Ново», и мы стали Новоивановкой.

Крединцер задумчиво почесал затылок:

— Век живи — век учись!

— Вумный, — насмешливо протянул Юрченко. — Как вутка. Так моя бабуня говорила.

Антон, расположившийся под развесистым кустом лимонника, пружинисто вскочил на ноги, скомандовал:

— Подъем!

Первым на этот раз двинулся Исачкин. Молодой, жилистый, с длинной худой шеей и тяжелыми сильными руками, — руками этими он один раз умудрился задавить волка, — Исачкин легко проламывался сквозь дебри. А волк тот пришел из тайги — пуща-то подступала к самим огородам, и если бы не усилия мужиков, проглотила бы и огороды, — и запрыгнул на крышу хлева.

Дранка на крыше оказалась слабенькой; голодный, соскучившийся по еде волк легко расковырял ее и спрыгнул вниз, в нагретое коровами и двумя телятами тепло.

Коровы завыли дурным голосом и, защищая телят, пару раз отбросили волка рогами в сторону, но серый — молодой, сильный, — не успокаивался, продолжал нападать.

Первый раз рев буренки услышал младший Исачкин, в кальсонах вымахнул во двор, вломился в хлев и столкнулся с волком.

Серый знал, что отступать ему некуда, и кинулся на человека. Но и Исачкин не оробел: перехватил семидесятикилограммового волка на лету и сцепил руки на его шее, придавил зверя к земле, ткнул мордой в пол.

Ничего волк не смог сделать с парнем — подергался, похрипел немного, вывалил из пасти язык и расстался с жизнью. Вся Новоивановка потом удивлялась, как же это Исачкину удалось завалить такого здорового, сильного волка; Исачкин тоже удивлялся, разводил руки в стороны — он и сам не понимал этого.

Так что на вид Исачкин хоть и невелик был — не богатырь, словом, — но силу в мышцах, да в костях имел, — по тайге он шел не хуже Максима Крединцера, очень сноровисто и быстро.

Двое суток отводилось группе прикрытия на переход в Хабаровск (основная группа ушла раньше) и в это время надо было уложиться.

Пока Калмыков находился в городе, пока не встал во главе войска и не отправился в тайгу жечь ни в чем не повинные деревни, его надо было опередить, всадить в лоб свинцовую лепешку…

Тайга пахла прелью, свежими грибами, крапивой, рыбой, лимонником, муравьиной кислиной, еще чем-то острым, выдавливавшим из ноздрей сырость. Группа двигалась, не сбавляя темпа, люди словно бы не по земле перемещались, а над землей, по воздуху, легко преодолевали препятствия, завалы и буреломы; изумленная таежная живность провожала ходоков непонимающими взорами, стараясь понять: как же это неуклюжие люди перемещаются над землей, каким образом, что ими управляет?

***

В Хабаровск группа пришла на три с половиной часа раньше намеченного времени. Пришедших разместили в небольшой, пропахшей мазутом каморке, — бывшей раздевалке передвижной паровозоремонтной бригады; тесно было, конечно, но в тесноте — не в обиде.

В каморку заглянул широкоплечий приземистый путеец в старой, нахлобученной на самый нос старой железнодорожной фуражке; увидев Крединцера, путеец подмигнул ему. Максим на мгновение растерялся — разве он с этим человеком знаком? — не сразу узнал в путейце товарища Антона.

Антон в сопровождении местного умельца отправлялся в город на разведку, чтобы поточнее узнать, где сейчас находится Калмыков.

Атаман менял места своего пребывания часто, словно бы чувствовал, что его пытаются подцепить на мушку и продырявить свинцом, причем старался не переезжать с место на место прилюдно, со всем скарбом, в сопровождении большого количества охраны, а делал это незаметно: снимал несколько квартир, и в какой именно квартире он будет ночевать, знали только сам Калмыков, да его верный ординарец, больше никто.

Даже начальник штаба, и тот не знал. Но имелись кое-какие верные приметы, способные указать, где расположится атаман. По тому, в какой дом доставят свежие продукты, а перед этим пришлют пару сноровистых баб-уборщиц, чтобы добела выскоблить помещения, можно было угадать, куда на ночевку явится Калмыков.

Вернулся Антон через два часа, упал на лавку почти бездыханный, стянул с головы форменную фуражку, обмахнул ею горячее лицо.

— Жара в городе, как в плавильной печи, — сказал он.

Дядька Енисей тоже снял с себя картуз и, приблизившись к Антону, активно замахал им над головой.

— Охолонись, рыбка, охолонись, — забормотал он монотонно.

— Чего это за молитва у тебя такая новая? — поинтересовался Антон.

— Присказка. Из детства принес.

Антон приподнялся на лавке, трубно высморкался в большой, с линялыми разводами, оставшимися после стирки, платок.

— Есть сведения, что сегодня Калмыков приедет ночевать в особняк, расположенный в квартале от артиллерийских мастерских «Арсенал».

— Точные сведения, Антон? — нахлобучив картуз на голову, спросил дядька Енисей.

— Совершенно точные. Из хозяйственной службы Маленького Ваньки.

— Не то ведь засветимся, выпотрошимся и ляжем понапрасну.

— Это я, дядька Енисей, знаю не хуже тебя. Так что, мужики, давайте готовиться к бою. Ежели живы останемся, то ночью же и уйдем в тайгу. А там нас не догонят и не найдут — кишка для этого у калмыковцев тонка…

— Отдохнуть бы, — жалобно проговорил Юрченко, — все ноги сбиты… До крови.

— Дельное предложение. Два часа на отдых, остальное — на подготовку.

Каменных особняков в Хабаровске в ту пору было не очень много — в основном только в центре, но строительство их продолжалось даже в войну. Поскольку в тайге водилось золото, а по ветвям кедров бегали «живые деньги» — соболи в искрящейся дорогой одежке, то народ, прибывавший сюда, быстро обогащался и,