Император Юлиан - Гор Видал

В январе, когда я приехал в Константинополь, об этой истории говорил весь город. Я задал вопрос о деле Урсула Юлиану и сразу понял, что он уклоняется от прямого ответа.

- Я не знал, что происходит, - оправдывался он, - Вся полнота судебной власти принадлежала Салютию, и исход процесса удивил меня не меньше других.

- Но приговор был вынесен от твоего имени.

- Любой деревенский мировой судья выносит приговоры от моего имени. Неужели мне отвечать за все судебные ошибки?

- Согласно римскому праву, ты мог не утвердить смертный приговор…

- Трибунал действовал самовольно, я ничего об этом не знал.

- Тогда членов этого трибунала следует предать суду как изменников. Они узурпировали право казнить и миловать, принадлежащее исключительно тебе.

- Но трибунал был вполне законен. Я учредил его своим эдиктом.

- Тогда они наверняка должны были уведомить тебя о смертном приговоре и…

- Я не знал!! - Юлиан был в бешенстве.

Я больше никогда не касался этой темы, но в Персии он вдруг заговорил о деле Урсула сам. Мы рассуждали о правосудии, и тут вдруг Юлиан признался:

- Труднее всего в жизни мне было позволить суду осудить невиновного.

- Урсула?

- Юлиан кивнул. Он, видимо, уже позабыл, как заверял меня, что ничего не знает о происходящем в Халкедоне:

Я ничего не мог поделать. Армия требовала его крови. Когда суд признал Урсула виновным в измене, я был вынужден оставить приговор в силе, хотя знал, что он невиновен.

- Кого ты хотел умилостивить, армию или Арбециона?

- Обоих. В то время мое положение было еще непрочным. Я нуждался в любой, даже минимальной, поддержке. Сегодня все было бы по-другому. Я бы оправдал Урсула, а Арбециона отдал под суд.

- Но тогда - не сегодня, и Урсула не вернешь.

- Очень жаль, - все, что нашелся ответить Юлиан. Это один из немногих известных мне случаев, в которых Юлиан проявил малодушие, и это привело к печальным последствиям. Впрочем, как бы мы вели себя на его месте? По-другому? Думаю, нет. Юлиан хотя бы как-то постарался загладить свою вину. По закону имущество казненных изменников конфискуется, но в этом случае было сделано исключение. Все имущество Урсула перешло к его дочери.

Либаний: По-моему, в этом случае Приск проявляет чрезмерную сентиментальность. Он сам признает, что не видел протоколов суда. Откуда же ему знать, какие были представлены улики против Урсула? Я, в отличие от Приска, не берусь предрешать, как бы я действовал в той или иной ситуации, пока тщательно не исследую всех сопутствующих обстоятельств. В жизни нужно руководствоваться именно такой эмпирикой, в противном случае я ввел бы в заблуждение три поколения учеников.

Юлиан Август

Всю жизнь до меня доходили смутные слухи о том, что происходит в дворцовых покоях, отведенных евнухам. Я, однако, был склонен считать их вздорными сплетнями, ведь обо мне самом рассказывали небылицы еще почище. Честно говоря, я не искал подтверждения этим слухам, но как-то Оривасий настоял на том, чтобы мы разобрались во всем сами. И вот в один прекрасный вечер я закутался в плащ с капюшоном, а Оривасий оделся сирийским купцом: завил себе волосы, смазал их маслом и приклеил жирно блестевшую фальшивую бороду.

Вскоре после полуночи мы вышли из моих покоев и по черной лестнице спустились в залитый лунным светом внутренний двор. Прячась в тени, как заговорщики, мы скользнули к противоположному крылу дворца, где живут евнухи и мелкие чиновники. Под портиком Оривасий подошел к третьей двери с юга и трижды постучал.

- Который час? - спросил из-за двери приглушенный голос.

- Наш час настал, - назвал пароль Оривасий, и дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы мы смогли протиснуться внутрь. Открывший нам карлик поздоровался и указал на тускло освещенную лестницу:

- Все только начинается.

Оривасий дал ему монету. На галерее второго этажа глухонемые рабы провели нас в обеденный зал, когда-то принадлежавший Евсевию. Роскошью этот зал не уступал моему! Вдоль стен стояли обеденные ложа, на которых возлежало около полусотни разряженных евнухов - ну прямо шелковая лавка! Перед каждым ложем был накрыт стол, ломившийся от яств.

Даже на концерте (как я по своей наивности полагал) евнухи не могли обойтись без чревоугодия.

В дальнем конце зала помещались несколько мест для так называемых "лиц, приближенных ко двору". Там сидели офицеры-доместики, которые обильно подкреплялись вином. Я был совершенно сбит с толку, но не решался открыть рот. Не дай бог кто-нибудь узнал бы мой голос! Мардоний, это счастливое исключение среди евнухов, часто говаривал: "Голос Юлиана - не лира, а медная труба".

Мы заняли места в первом ряду, рядом с центурионом легиона геркуланов, который уже был сильно навеселе. Ткнув меня в бок, он пробормотал: "Не будь таким кислым! И сними этот капюшон, а то ты похож на грязного монах-ха!" Окружающие сочли эту шутку необычайно удачной и вдосталь повеселились на мой счет, пока бойкий на язык Оривасий не пришел мне на выручку.

- Бедняга из деревни, - объяснил он (к моему удивлению, на чистейшем антиохийском наречии), - и не хочет, чтобы видели его заплатанную тунику.

- Он что, будет выступать? - Центурион подвинулся ближе, меня обдало его дыхание. Дух был как из винного бурдюка. Зажав рукой капюшон, я отодвинулся.

- Нет, - ответил Оривасий. - Он приятель Фаларида. - Услышав это, центурион сразу оставил нас в покое, а Оривасий прошептал мне на ухо: "Фаларид - наш хозяин. Вон он, в середине". Посмотрев туда, куда он указывал, я увидел тучного степенного человека с высокомерно поджатыми губами. Мне показалось, я где-то его уже видел, но где?

- Это главный дворцовый повар, - пояснил Оривасий, - а значит, по смерти Евсевия самый богатый человек при дворе.

Я тяжело вздохнул. Слуги императора всегда безбожно его обворовывают.

Зазвучали кимвалы, и в зал строевым шагом вошла колонна доместиков. Остановившись перед Фаларидом, они жестом, которым положено приветствовать императора, отдали ему честь. В ярости я чуть было не вскочил на ноги, но Оривасий усадил меня на место. Между тем солдаты выстроились вдоль стены и затянули любовную песню! Но худшее ждало нас впереди.

В зал ввели пятьдесят бедно одетых юношей. Они двигались как-то неуверенно и явно не знали, что делать, пока кто-то из доместиков не заставил одного из них опуститься на колени перед Фаларидом. Остальные последовали его примеру. Затем евнух знаком велел им сесть на пол как раз напротив нас. Я никак не мог понять, что происходит. Судя по одежде, юноши были явно не артистами, а простыми ремесленниками, какие во множестве слоняются по аркадам любого города, глазея на женщин.

Затем в комнату пригнали, как стадо овец, пятьдесят молодых девушек. "Лица, приближенные ко двору" вокруг меня восхищенно зашептались: девушки были на редкость хороши собой и страшно напуганы. Их медленно обвели вокруг зала и приказали сесть на пол рядом с юношами. Девушки эти также были одеты в обычное платье - значит, это не были танцовщицы или гетеры. Я обратил внимание на то, что евнухи рассматривали их почти с таким же интересом, как и окружавшие меня мужчины. Мне это казалось непонятным, но Оривасий уверяет, что евнухи, особенно те, кого оскопили уже в зрелом возрасте, к своему несчастью, сохраняют плотские желания. Желание не исчезает от неспособности его удовлетворить.